Владимир Чивилихин - Здравствуйте, мама !

А фашисты, гады, спустились низко и давай поливать с пулеметов...

Народу в убежище было очень много, и я сидел, как дуга: спина под одну стенку, а ноги на другую. Вчера был сбор нашей команды. Дело наметили, но чертова бомбежка разогнала нас всех".

Заслышав рев самолетов, маленькие бахмачане в сто голосов начинали плакать и проситься к маме. А мамам было некогда - стрелочницы, дежурные по станции, телеграфистки, постепенно привыкавшие к бомбежкам, не могли оставить своих постов...

Анна Константиновна никогда не забудет тот первый большой налет на город: взрывы, вой сирен, выстрелы зениток, стрекотанье пулеметов на станции. Вражеские самолеты улетели, немного развеяло дымы, хотя станция еще горела. Анна Константиновна беспокоилась, не зная, что с Иваном Матвеевичем, с хатой, но прежде всего надо было накормить детей, которые уже плакали не от страха, а от голода. Вдруг она увидела, что в калитку детсада вошел красноармеец с каким-то большим свертком.

- Вы Анна Константиновна?

Она кивнула.

- Вот. Девочка. Эвакуированные говорят, что от самой польской границы едет, из Перемышля. Какой-то мужчина со станции послал к вам. Возьмите.

Красноармеец убежал, девочка осталась. Личико в угольной пыли, платьице перепачкано мазутом, волосы слиплись. Ботиночки на босу ногу. Смотрела испуганно, недоверчиво.

- Как тебя зовут?

Потупившись, новенькая молчала. После обеда, который собрали уже затемно, девочку отмыли. Она оказалась прехорошенькой: живые темные глаза, матовая кожа, чуть зарумянившиеся щеки.

- Как тебя зовут, доченька? - переспросила Анна Константиновна.

- Ми-и-иля, - чуть слышно ответила та.

- А фамилия?

Молчание.

- Ты чья, Милечка? - допытывалась Анна Константиновна. - Ну скажи, чья?

Девчушка заплакала...

В полночь на горящую станцию налетела новая армада стервятников. Никто не спал той ночью в Бахмаче. А утром Анна Константиновна пошла на станцию узнать, что с мужем, и договориться с военным комендантом о машинах, на которых она предполагала увезти детей в какое-нибудь село, подальше от бомб. В станционном парке творилось что-то невообразимое. Горели вагоны, кричали люди, оглушительно свистели маневровые паровозы. Рабочие и красноармейцы-саперы наскоро чинили разрушенные пути. Анна Константиновна с трудом разыскала Ивана Матвеевича, потом в военной комендатуре условилась насчет транспорта, побежала назад вдоль железнодорожных путей, забитых остовами обгоревших вагонов. В один из тупиков был задвинут эшелон, сильно пострадавший от бомбежки. Вперемежку стояли платформы, пассажирские и товарные вагоны. Их металлические каркасы еще излучали тепло, залитые водой доски дымились и шипели.

Вдруг она вздрогнула и остановилась - почудился детский плач. Прислушалась. Да, в одном из вагонов, затушенных, наверное, в самом начале пожара, плакал ребенок. Ее будто толкнуло туда. В сумраке она увидела детские фигурки.

- Да вас тут целый детсад!

- Нет, только я и Лорик, - поправил ее парнишка с игрушечным пистолетом на ремне. - Я Стась Григорцевич. А этот плачет все время, ревушка-коровушка...

В куче тряпья она увидела третьего - худенького заплаканного малыша с черной кудрявой головой.

- Что же мне с вами делать? Где ваши мамы?

- Мы одни, - сказал мальчик с пистолетом. - Мы боимся и кушать хотим.

Так в детском саду Анны Константиновны оказались Стасик Григорцевич, Лорик Овчинников и Арон Рис. Не успели они познакомиться со своими бахмачскими ровесниками, как пришли военные машины. В кабине одной из машин сидели еще двое "ничьих" детей.

"15 июля 1941 года.

Рано утром выехали в Городище. Люди уходят из города на села. Идут перепуганные, в пыли все. В саду много мертвяков в кучах. Родные ищут своих. На Киевском все еще рвется. В Городище остановились в школе. Ничего есть не хочется с перепугу. Только б спрятаться куда б нибудь. Пролетали немецкие самолеты, но не бомбили. Разведчики, наверно".

"19 июля 1941 года.

Утром немец сбросил штук шесть бомб. Разбил нарсуд и убил одного человека. В городе за все четыре дня был раз. Разрушенного малозаметно. Все убрали. На Киевском восстановили линию. Там сгорели все станционные постройки и почти весь поселок. Вот чего наделали, гады! Железо со станции и колесные пары поразбрасывало чуть ли не на км. Вот сила какая!"

После этой отлучки Анна Константиновна категорически запретила Толику Листопадову уходить из Городища. Парнишка терпел несколько дней, вечерами поглядывал в сторону Бахмача, потом не выдержал и сбежал в "самоволку". Анна Константиновна не знала, что он делает в городе, зачем лезет под бомбы и пули, но всякий мальчишка поймет Толика - в городе было интересно, там остались друзья: Борька Кирей и его брат Толька, Колька Руденко, Мишка Замерлов, остальная команда, и стояли беспризорные сады...