Лидия Чуковская: Открытые письма

Мы были молоды, горды,

А молодость - из стали,

И не было такой беды,

Чтоб мы не устояли,

И не было такой войны,

Чтоб мы не победили.

И нет теперь такой вины,

Чтоб нам не предъявили.

Здесь две неправды. Во-первых, такая беда, перед которой мы не устояли и от которой не спасли страну, была. Имя ей - сталинщина. Это раз. Что же касается вин, которые теперь будто бы кто-то, где-то, кому-то предъявляет, то хотелось бы знать: кто, где и кому? О винах, предъяв-ленных сегодня нашему вчера, что-то не слыхать... Приняли, подхватили:

Да, все, что с нами было,

Было!

И глубже ни шагу.

А между тем изо всего, что "с нами было - было", естественно, растет ясная простая мысль. Она известна всем с изначальных времен, но нам придется воспринять и усвоить ее заново. Столе-тие назад Герцен изо дня в день повторял ее в "Колоколе": без свободного слова нет свободных людей, без независимого слова нет могучей, способной к внутренним преобразованиям страны. "Громкая, открытая речь одна может удовлетворить человека", - писал Герцен. "Только выгово-ренное убеждение свято", - писал Огарев. Молчание же для них - синоним рабства, "склонение головы". Герцен писал о "сообщничестве молчанием". "Немота поддерживает деспотизм".

Судебные процессы последних лет - и последних месяцев - вызвали среди людей разных возрастов, разных профессий громкий отпор. В нетерпимости к сегодняшним нарушениям закона сказывается наболевшее негодование людей против самих себя, какими они были вчера, и против вчерашних тисков. За молодыми плечами нынешних подсудимых, нам, старшим, видятся верени-цы теней. За строчками рукописи, достойной печати и не идущей в печать, нам мерещатся лица писателей, не доживших до превращения своих рукописей в книги. А за сегодняшними газетными статьями - те, вчерашние, улюлюкающие вестники казней.

"Освобождение слова от цензуры" - таков был один из девизов "Колокола". В последний раз "Колокол" вышел сто лет назад - в 1868 году. Столетие! С тех пор цензура сделалась менее зримой, но всепроникающей. Она располагает десятками способов, не прибегая к красному карандашу, заживо схоронить неугодную рукопись.

Пусть же сбудется освобождение слова от всех кандалов, как бы они ни назывались. Пусть сгинет немота - она всегда поддерживала деспотизм.

А память пусть останется вечной, неистребимой, вопреки будто бы оплаченному счету. Память - драгоценное сокровище человека, без нее не может быть ни совести, ни чести, ни работы ума. Большой поэт - сам воплощенная память. Приведу строки того поэта, который не пожелал расстаться с памятью не только при жизни, но и за порогом смерти:

Затем, что и в смерти блаженной боюсь

Забыть громыхание черных марусь,

Забыть, как постылая хлопала дверь

И выла старуха, как раненый зверь.

Память о прошлом - надежный ключ к настоящему. Перечеркнуть счет, дать прошедшему зарасти бурьяном путаницы, недомолвок, недомыслей? Никогда!

Впрочем, если бы нам и изменила память, сегодняшние суды над словом и сухой треск газетных статей донесли бы до нас знакомый запах прошлого угара.

Но сегодня - это сегодня, не вчера. "Сообщничество молчанием" кончилось.

Февраль 1968 года

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ПИСАТЕЛЯ И БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТЬ

"ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЫ"

Бывают статьи, которые читаешь с натугой. Пытаешься читать и невольно откладываешь в сторону. Берешь снова, пробуешь что-нибудь извлечь, получить - и опять не удается. Статья сама мешает себя читать. Не оттого, что она предлагает уму и сердцу новую пищу, которая тебе не по зубам. Наоборот, чувство такое, будто жуешь пережеванное. Автор не произвел никакого труда мысли; он лишь механически повторил привычные сцепления слов, а иногда и фраз, а иногда и целых абзацев. Ему было легко писать - вот почему тебе читать затруднительно.

Статью под названием "Идейная борьба, ответственность писателя", помещенную в "Литера-турной Газете" 26 июня с.г., я несколько раз брала в руки и снова откладывала, не преодолев затруднений. Речь идет о борьбе идей, а идей-то и не ухватишь: не борьба, а скольжение по накатанной дорожке; не идеи, а вереницы слов. Если преданность, то беззаветная, если верность, то безграничная, если волна клеветы, то мутная, если отпор, то достойный. Воображения не хватает, чтобы за этим набором готовых штампов увидеть преданность, верность или обжечься ядом клеветы. Если встречи - то регулярные, если клеветническая кампания - то разнузданная, если отстаивание - то последовательное, а если речь зашла о литераторах, требующих пересмот-ра дела Гинзбурга и Галанскова, - то они, эти литераторы, уж, конечно, отдельные. Не работа мысли, а механическая перестановка значков.