Виктор Дьяков - Житейское дело

- Не траться, Вась, понапрасну. На что, на что, а на похороны мы с отцом себе скопили. Хоть и потеряли много в этой чехарде чертовой с деньгами, а все равно кое-что нам восстановили. Да и колхоз, хоть и совсем сейчас в развале, а поможет, как-никак сколь лет замом председателя в нем был. Завтра нонешний председатель обещался быть, гроб понесет.

Мельников был несколько обескуражен таким ответом - он не сомневался, что у родителей в результате инфляции послесоветских лет совсем ничего нет. Все посторонние постепенно разошлись, осталась только какая-то пожилая женщина в черном. И, судя по всему, она совсем не собиралась уходить.

- А это кто, мама?.. Что она тут делает? - тихонько спросил он, наклонившись к матери.

- Это... - мать несколько помедлила, словно преодолевая какую-то неловкость. - Это Клава Бахарева с Новоселки. Ты должен ее помнить.

Мельников не без труда припомнил, что девочка с этим именем училась вместе с ним в школе в центральной усадьбе колхоза. Туда их возили зимой на санях - и топорихинских и новосельских. Росла она без отца, тихой, забитой, училась плохо...

- А что она делает у нас в доме?

Мать молча пошла в сени, ничего не понимающий Мельников следом. Здесь было отчетливо слышно, как по крыше накрапывал слабый дождь. Отец, любивший прохладу, с самой весны спал в сенях, не вынося душной, по его мнению, избы. Тут с незапамятных времен стояла старая, но мощная, кустарной работы деревянная кровать. На нее-то устало присела мать. Силы словно оставили ее, и Мельников как будто только сейчас увидел, какая она стала маленькая, сгорбленная - невесомая черная тень. А ведь когда-то... С детства он помнил ее крупной, дородной, властной. Когда-то под ее началом была местная колхозная ферма - полтора десятка доярок и с полсотни коров. Сейчас уж и коров тех нет на свете, и большинства доярок. Совершенно неожиданно мать вдруг жалко, по-старчески всхлипнула.

- Ну что ты, мам? Не надо. Что ж теперь... Успокойся... Тебя мы с собой увезем, а в Москве у кого захочешь, у того и будешь жить. Хочешь у меня, хочешь у Дуни, а хочешь - попеременно: то у меня то у нее... Твоя воля. Мельников не сомневался, что мать беспокоится о своей дальнейшей судьбе, и спешил ее успокоить.

Но мать, утершись передником, покачала головой:

- Да не о себе я, Вася... что мне, хоть сейчас рядом с ним лечь готова. Я о другом. Вот ты спросил, что здесь Клава-то делает... Пойдем в светелку к Дуне... виниться за отца буду, раз сам-то не успел. Как помирал... всех, говорил, хочу, чтобы все дети хоронили меня.

- Ну так что же, вот мы и тут - и я, и Дуня... внуки, правда... недоумевал Мельников.

- Пойдем в светелку, - повторила мать и тяжело встала с кровати.

Она поднялась по скрипучей лестнице.

- Дунь, ты как, отошла с дороги-то? - спросила мать, приоткрыв дверь в маленькую, с тесовыми стенками и потолком комнату под самой крышей.

Дуня лежала одетая поверх одеяла и держалась за голову.

- Ой, не могу, мам, голова раскалывается... Ты уж прости, не помощница я тебе сегодня. Вот отлежусь...

- Да лежи. Вась, иди сюда, - позвала она оставшегося внизу сына. - Ох, Царица небесная, господи, благослови, - она перекрестилась на маленький образ в переднем углу комнаты.

Мельников в последние свои приезды сюда с удивлением отмечал, что в доме вдруг везде появились иконы. И сейчас, у гроба отца... Как легко и быстро слетела идеологическая шелуха с бывших коммунистов, колхозных начальников, без влияния извне, сама собой, и проступило к старости то, во что веровали их предки.

Словно укрепившись духом, мать отчетливо сказала:

- Клава Бахарева ваша сестра...

- Что ты сказала, мам? - тихо переспросила Дуня, явно не осознавшая материнских слов.

- Не понял, - озадаченно произнес Мельников.

- Чего ж тут не понять... - старуха словно под непосильным грузом опустилась на кровать, заставив дочь подобрать ноги. - Клава дочь вашего отца... как уж это там называется... беззаконная.

- Незаконная? - изумленно не то поправил, не то переспросил Мельников.

- Ну да... и не только она... Степана Зотова со Щагренихи помните небось? Так вот он тоже... брат ваш по отцу.

В светелке повисло тяжкое молчание. Дуня, приподнявшись на локтях, переводила недоуменные глаза с брата на мать и обратно. Мельников стоял набычившись, почти упираясь головой в низкий потолок светелки, переваривая вдруг свалившуюся новость.

- Что-то я все-таки не пойму. Как же это так получилось, - наконец нарушил гнетущее молчание Мельников. - Ведь и Клава, и Степан, и я одногодки, мы же в школе в один класс ходили. Это уж потом Клава на второй год осталась... и как это столько лет и никто ничего... почему мы ничего не знали-то?