Михаил Арцыбашев - Жена

Жены не было дома, и я долго ждал ее в пустоватой, мало женской комнате с узкой железной кроватью. На столе стояла карточка незнакомого мне студента с красивым и преувеличенно смелым, но неоригинальным лицом, а под нею я нашел альбом стихов, подписанных именем, ничего мне не говорившим.

Внутри меня были радостное, немного смущенное ожидание и живой интерес к тому, что и как должно произойти.

Она пришла одна и прямо в шубке и шляпке подошла ко мне. Лицо ее красиво и свежо румянилось от мороза, и от нее пахло свежестью, холодом и слабыми духами. Было видно, что она, как и я, не знает, что делать, и внутренно боится меня.

— Здравствуйте, — сказал я притворно-простым голосом и протянул руку.

Она задумалась на минуту, но все-таки протянула свою; мягкую, знакомую, с длинными тонкими пальцами.

— Что вам угодно? — спросила она, и губы у нее вздрогнули и опустились.

— Ничего, ответил я и сразу почувствовал, что во всем этом нет никакого трагизма, что все это просто, интересно, а значит, и хорошо, хотя и кажется трудно и неловко.

Она опять подумала, и в остановившихся на мне темных глазах была видна смутная мысль. Потом она встряхнула головой, сняла шапочку и шубку, бросила на кровать и стройно стала предо мною в двух шагах.

— Ну, как поживаете? — улыбнулся я.

— Хорошо, — коротко ответила она, и лицо у нее не изменило выражения смутной мысли и насторожившегося вопроса.

Я молчал и улыбался. Я очень рад был ее видеть, слышать знакомый, так милый когда-то голос. И мне было досадно и странно, что она не понимает того, что понимаю я, и не делается такою же простой, весело-спокойной.

— Кто это? — спросил я, беря со стола карточку.

Жена помолчала.

— Мой любовник, — жестко и мстительно ответила она потом, и по мгновенно вспыхнувшим и отвердевшим глазам я увидел, что именно с этой минуты, потому что сказала это, она уже ненавидела меня и мстила.

— Разве? — спросил я.

— Да, — с жесткой и мстительной радостью повторила она, не двигаясь с места и не меняя позы.

— Ну и что же, счастливы?

— Да, счастлива очень, — ударила она сквозь зубы.

— Ну и слава Богу, — сказал я.

Я в самом деле был почти рад и не желал ей ничего, кроме счастья.

Но она вдруг вспыхнула вся и изо всей силы стиснула зубы. Ей было больно и обидно, что я спокоен.

— Вот видите, — сказал я, — если бы мы с вами разошлись тогда раньше… после рощи, мы бы увиделись теперь как старые друзья… потому что за что же нам было бы ненавидеть друг друга? Не за то же наслаждение, которое мы доставили себе?.. А вот именно потому, что у нас есть общий ребенок, вы меня ненавидите… и глупо это, и жалко!

— Вы думаете? — со злобной и растерянной иронией спросила она и сложила руки на груди, сжав пальцы.

— Еще бы я этого не думал!.. И ско-олько в одном человеке может быть злости и глупости!.. Ведь вы меня не любите теперь?

— Конечно.

Странно было, что лицо у нее было такое же неподвижное, злое и мстительное.

— За что же вы меня теперь ненавидите?

Она вдруг бессильно опустила руки, отошла, села на кровать и заплакала. И сразу стала маленькой и жалкой.

— Я… головой о стену билась тогда… — проговорила она.

Я встал и подошел к ней со жгучим желанием приласкать и утешить…

— А если бы я тогда остался?.. Ну, прошел бы год, два, десять… ведь надоели же бы мы друг другу… ну, не надоели, так успокоились бы… обратились бы в скучную, однообразную супружескую чету… и вся жизнь была бы кончена.

Я говорил и взял ее за руку. Она смотрела на меня снизу вверх сквозь спутавшиеся волосы и слезы, текущие по покрасневшим и сразу вспухшим щекам.

— А вот теперь и вы любите кого-то… опять переживаете все то, что пережили мы вместе, помните?.. И я тоже… Теперь у нас впереди как раз столько жизни, сколько молодости и силы. Мы не убиваем и не укорачиваем жизни. А останься я тогда, все свелось бы только к воспитанию младенцев да к ожиданию смерти… Личная жизнь была бы завершена, кончена, а вы не можете себе представить весь ужас этого!.. Это смерть, гниение заживо!.. Было бы страшно, скучно, мертво… И притом мы все-таки были бы еще молоды, сильны, хотели бы жить, страстно хотели бы. Мы, как и все люди, родились в разной обстановке, жили разно, были и есть существа совершенно различные, с разной душой — имели две разные жизни, и их нельзя было привести к одному знаменателю, не исковеркав вконец.

— А… — начала она и не договорила.

Я молчал, и мне было хорошо оттого, что я сказал. Жена задумалась, уставившись черными, еще блестящими от слез глазами в угол.