Михаил Арцыбашев - Смерть Ланде

— Я поеду, только денег у меня нет.

— Ну, и у меня, брат, нет! — извиняющимся тоном ответил Шишмарев, виновато разводя руками.

Ланде хрустнул пальцами.

— Ах, Господи… что же мне делать?

Шишмарев опять развел руками.

— Подожди! Может, как-нибудь устроится…

— Нет, — махнул рукой Ланде, — здесь не время ждать… Пойду…

Шишмарев быстро поднял голову, смешливое удивление расширило его рот.

— Пойдешь? То есть как пойдешь? пешком?

— Пешком, конечно… Где-нибудь подвезут… — просто ответил Ланде.

Шишмарев пристально, расширив рот, смотрел на него, потом вдруг сделался серьезен.

— Слушай, Ланде… есть же границы всяким чудачествам! — пожав плечами, вразумительно сказал он.

— Это не чудачество. Мне не на что ехать, я и пойду. Ходят же богомолки за тысячи верст…

— Богомолки… — спутался на мгновение Шишмарев. — Так то, во-первых, богомолки, а во-вторых, не осенью… Ты не дойдешь просто!

— Может быть, и дойду.

Раздражение опять начало овладевать Шишмаревым.

— Богомолки ходят ради веры… которая у них одна в…

— И я иду ради своей веры, — улыбнулся Ланде.

— Да… Ну… Но ведь должен же ты сообразоваться хоть с обстоятельствами!

— Это так легко определять жизнь свою по обстоятельствам! — с нежной укоризной сказал Ланде, улыбаясь светлыми глазами. — Так можно совсем перестать верить себе и начать во всем уже верить обстоятельствам… Нет, пусть уж так: чувствую я, что надо идти, ну, и пойду… Как-нибудь…

— Да пойми ты, наконец, что прежде всего ты этим фактически ничего не изменишь!

— Мы этого не знаем! — строго ответил Ланде. — Это только кажется так…

Шишмарев бессильно помолчал.

— Это глупо, — ты не дойдешь, ничего не поправишь!.. Это глупо и невозможно.

— Нет уж, — вздохнул Ланде, задумчиво глядя на него, — я знаю, что тебе кажется это глупым, невозможным, нелепым, но… только я все-таки пойду… Не удерживай меня, голубчик, не надо этого!

Шишмарев со странным чувством пожал плечами.

— Черт знает, что такое! — пробормотал он и наклонился к стакану. Они молчали.

— Ну, я ухожу, — прощай пока! — сказал Ланде, вставая.

— Посиди!

— Нет, голубчик… приготовить кое-что надо…

Он тепло пожал руку Шишмареву. И вдруг маленький студент почувствовал смутную грусть.

— Так и пойдешь? — усиливаясь смеяться, но дрогнувшим голосом спросил он.

Ланде был выше его на голову и любовно смотрел на него сверху.

— Пойду! — кивнул он головой.

Шишмарев хотел что-то сказать, но странное чувство сдавило ему горло и он только слабо пожал плечами.

Они стояли уже в темной передней, в которую падал только узкий свет из двери, когда Ланде вспомнил о Ткачеве.

— Помнишь ты того человека, из-за которого меня Молочаев побил? спросил он. — Как-то он приходил ко мне…

Ланде рассказал о своем разговоре с Ткачевым. Рассказал он просто и коротко, но что-то громадное, подавляющее стало медленно вставать в мозгу Шишмарева. Грандиозная фантазия властно захватила его и, странным образом воплощаясь в темной фигуре Ланде, стоявшего перед ним, очаровала маленького студента новым захватывающим чувством. Он порывисто схватил Ланде за рукав и резко крикнул:

— А ведь это громадно! Что ж ты?

— Да, — сказал Ланде, — мне было ужасно больно разрушать его мечту… Несчастный он… С такой бурей в душе никогда нельзя успокоиться…

— Значит, ты отказал? — с каким-то испугом спросил Шишмарев.

Ланде улыбнулся.

— Разве я мог согласиться быть пророком, не будучи им?..

Шишмарев вдруг опомнился, потер руки и смутно проговорил:

— Ну да…

Он проводил Ланде на крыльцо.

Было темно и уныло.

— Прощай! — сказал Ланде, удаляясь в темноту.

— Прощай! — сказал Шишмарев.

Он долго стоял на крыльце, потом вернулся в комнату и сел за стол. Лампа горела ярко, но ее узкий свет тупо и вяло ложился вокруг. Углы комнаты были уже в сумраке. Шишмарев подвинул к себе книгу, но буквы резали глаза, не врезываясь в мозг. Странное волнение овладело им. Он то вставал, то садился, точно что-то громадное вошло в него и томило его. Все мысли и чувства его были полны Ланде. Было трудно думать о нем, мысли прыгали и путались, сменяя одна другую. Голос Ланде, слабый и мягкий, стоял в ушах, и неясный образ как будто стоял возле и в нем, туманный и огромный.

Шишмарев вдруг пожал плечами и неестественно резко засмеялся, хотя никогда прежде не смеялся один. Смех остро зазвенел у него самого в ушах.

— Черт знает, что такое! — хрипло проговорил он.