Александр Дорофеев: Гнездо времени

- Решим простую задачу. Еду со скоростью сто километров в час. За один километр выдаю восемь строк. Вопрос: сколько будет за час?

- Сколько? - напрягся я.

- Восемьсот, балда! Восемьсот строк. Это тебе почти "Евгений Онегин"! За час! Могу бабки делать! - Петя едва вписался в поворот. - У меня приятель есть - бестселлеры издает. Так ему и отдам. По доллару за строчку.

- Чего ты все о деньгах, когда скоро солнце медным тазом накроется?

- Так вот и надо быть готовым, - сказал Петя рассудительно. - Все денег стоит! Место в бомбоубежище купить, провиантом запастись. Если куда подальше мотать - значит, на дорогу! Кто знает, может, самолет придется фрахтовать. А мне уж тогда шестьдесят будет, особо не попрыгаешь.

Петя задумался, чего-то, кажется, подсчитывая в уме.

- Напишу миллион строк. При моей скорострельности на это уйдет всего три месяца. Могу и поднажать. Назову книжку "Пятое солнце", и, считай, "лимон" в кармане. Чем не бизнес?

Мы свернули налево и подъезжали к городу Тулум. По обеим сторонам дороги стояли бесконечные торговые ряды. В деревянных сарайчиках продавали тканые коврики, малахитовые, ониксовые, базальтовые скульптуры, серебряные и коралловые украшения, акульи клыки и целые челюсти. Здесь же жарили такосы, варили барбакоа и посоле (разновидности мясного и кукурузного супов). Вблизи жаровен мирно лежали в пыли собаки. Они были худы, но ленивы. Мальчишки сновали туда-сюда на велосипедах. Пели марьячис, и надрывалась музыка-ранчера, современный деревенский фольклор.

Все это напоминало ярмарочную суету небольшого городка, но к Тулуму не имело отношения. Древний город майя стоял за стеной - тих, пустынен и как-то прозрачен.

Петя пошлялся по торговым рядам и, вернувшись, сказал с большим оптимизмом:

- Знаешь ли , бабки на всем делать можно. Даже на солнце! И ты не больно-то переживай за него. Если богатые люди Земли соберутся вместе, подумают да скинутся, солнце будет бархатным. Еще пять тысяч лет. Это я тебе точно говорю!

ОНИКСОВЫЙ СТОЛИК

К Пете приехала жена Оля.

Это ожидалось давно. Но, как все давно ожидаемое, случилось внезапно.

Вдруг средь бела дня приземлился большой самолет, летевший из Москвы через всю Европу и Атлантику, и оттуда вылезла Оля.

Она была из той редкой породы русских женщин, для которых останавливать коня на скаку - детские шалости. Оля могла бы, не слишком напрягаясь, остановить тяжелый самосвал на скорости сто двадцать километров в час. Если бы, конечно, она в этом самосвале сидела.

Петя был прав - в жене его присутствовала некая великость. Она знала, чего хочет, и шла к этому прямой дорогой.

Все заумные термины - сангвиник, холерик, экстраверт, интроверт - не имели к ней отношения. Ее характер и образ поведения можно было определить одним устоявшимся и чрезвычайно емким понятием - ударник комтруда.

Это понятие давно уже превзошло жесткие социально-временные рамки. При любом режиме, в любой исторический период, в любой стране мира Оля смогла бы кое-чего достичь. От поста министра культуры до хозяйки приличного ресторана, от места в сенате до директорства в крупном банке. От и до - этот диапазон ее возможностей был необычайно широк и поддавался одному определению - великость! Будь Оля даже крепостной, она неминуемо получила бы вольную. А в худшем случае управляла всеми делами в помещичьей усадьбе.

Для встречи Петя нахлобучил знаменитый шлем "Всегда верен!", но большого эффекта не достиг.

- Знаете, - обратилась ко мне Оля, как к интеллектуальному собрату, мой муж с детских лет имел слабость к ночным горшкам - любил на голову одеть. Думаю, это скрытые фрейдистские комплексы.

Петя поглядел на меня грустными глазами работяги-хорошиста, которого выперли из класса за чужую проделку.

- Мамочка, ну при чем тут горшки?

- Конечно, Фетюков, при чем тут горшки, - с убивающей иронией сказала Оля и кивнула мне, приглашая в союзники. - Горшки, образно говоря, твое призвание. Сколько ты за свою жизнь горшков побил?

Петя окончательно смешался и чуть не заехал в кювет.

- Я не понимаю, мамуля, чего ты все о горшках? Может, тебя в самолете растрясло, оттого и в голове язвительность?

- Суди не выше сапога, - ледяным голосом отрезала Оля, - как писал Александр Сергеевич Пушкин!

Петя глубоко вздохнул, поглядев на свои сандалии. Я не мог допустить такого внезапного и полного растаптывания моего приятеля.

- Простите, Оля, - нагло сказал я, - но это Осип Мандельштам в письме к Иосифу Сталину. У Пушкина, насколько я знаю, совсем другие строки: "Скажи-ка, тетя, ведь недаром..." И еще припоминаю: "На солнечной поляночке, дугою выгнув бровь..." и так далее.