Василий Дворцов - Аз буки ведал

- Я, Давид Петрович, не пью. Уж простите урода.

- А я вас пить и не принуждаю. Вы пригубите, чтобы не обижать. Чуток пригубите, а дальше ваше дело. Иначе не по-мужски, понимаешь.

- Вы только чуть-чуть! - суетливо приподнялся и молодой.

Глебу дальше объяснять сюжет не требовалось: ребята начинают обрабатывать, и он, для порядка глубоко вздохнув, отметил ногтем четверть стакана.

- Вот это уже по-нашему, по-мужицки! - облегченно забасил Бывалый, наливая немного выше указанного, и сразу же перешел на "ты": - Эт-то хорошо. Давай мы выпьем за то, чтобы у тебя все плохое теперь уже кончилось. Чтобы дальше тебя ждали только радости! Ты к кому едешь-то? К жене? Нет? Так пусть тебя встретит любовница! Пьем.

Из-под бровей, как из-за засады, он одновременно проследил, как Глеб медленно, не разжимая зубов, выцедил теплую пахучую жижу и как одним движением кадыка жадно глотнул свои полстакана молодой. Потом принял сам и раздал закуску. Теплое сало никак не откусывалось. Уже не спрашивая разрешения, налил по второму разу:

- Будьте здоровы!

Пауза. Глеб сверхусилием заставил себя сделать еще один глоток. Желудок замкнулся и отраву из пищевода в себя не пропускал. Но нужно было терпеть, терпеть, чтобы понять, для чего сюда прилетел этот гриф и неужели он, Глеб, теперь уже настолько падаль, что над ним уже не стесняются?

- А ты чего не допил? Нет, так дело не пойдет! Тут явное неуважение к народу! Пей! Мы люди, конечно, простые, без особых образований, но тоже почет любим.

- Да я правду вам говорю: я уже несколько лет не пил.

- Лечился, что ли?

- Можно сказать. Это не гордость, а моя неполноценность, если хотите.

- Тогда уж хоть это допей. Тогда простим. А?

Бывалый подмигнул Глебу, налил себе и молодому уже по полному стакану. "Простим" - это было ключом всей беседы. "Простим" - значит, уже держим. Выйти бы в туалет, но нельзя оставить плащ и пиджак на "прошарку": молодой бы не тронул, но он как кролик перед "дядей Давидом", тем более у того в руках бутылка. Что ж, нужно дотерпеть до окончания застолья.

Проводники снова выпили и стали серьезно закусывать. Давид Петрович ухмыльнулся в его сторону и склонился к Глебу:

- Мы люди простые.

- Я уже понял.

- Тогда и далее понимай. Тебя на вокзале ограбили? В Новосибирске? А почему ты там заявление не подал? Почему в поезд сел?

- Так ты сам все знаешь: я же транзитный. Что бы я там делал? Да еще бы и ваш поезд с моими вещами ушел.

- Это верно. Но и мы тебя без документов брать не должны.

- ...И что теперь из этого всего следует?

- А следует из этого, что по всем правилам и законам демократической России мы обязаны сдать тебя, понимаешь, на ближайшей станции.

- Но вы этого не сделаете.

- Не сделаем. Наверное.

- А почему не наверняка?

- А "наверняка" дорого стоит.

У Глеба в ситуациях, подобных этой, где-то от затылка начинала закручиваться и медленно расползаться не то чтобы боль, а какая-то ноющая мелодия. Мысли при ее появлении испуганно затихали, голова становилась звонко пустой, и в этой тишине мелодия свивалась спиралью и пружинно ощупывала тело изнутри, ища выхода спрессованному до боли гневу.

- Говори.

- Ты пойми, мы же рискуем. Я, положим, всегда вывернусь, а он? Его-то выпрут по тридцать третьей. И то, если ты с законом в ладах. В ладах? А? Это не наше, конечно, собачье дело... Короче, по сотне надо.

Нужно было сдержаться. Пружинка изнутри ударила по глазам - под потолком заплясали цветные пятна. Сдержаться. Стерпеть. Но от напряжения, боясь, что уже не вынесет пытки, Глеб дал маху:

- Сотне чего?

Давид Петрович среагировал мгновенно:

- Как? Долларов, конечно. Их, проклятых.

- Хорошо. По факту.

- Да ты что?! Так дела не делают. Сейчас давай, а то убежишь еще чего. Сам знаешь, как бывает... А вдруг жадность заест? И рискнуть захочется.

В купе быстро смеркалось, за окном проползал совершенно однотонный на тысячи километров, равнинный западносибирский пейзаж, однообразно перекрытый плотной лесополосой, изредка прерываемой пустынными автоматическими переездами с неизменным хуторком смотрителя. Сено, накошенное вдоль полотна, было уже убрано в почерневшие стожки, а на отдаленных всхолмленных полях серо-желтые просторы пшеницы перемежались заплатами зеленого еще овса. Дождя не было весь день.

- Я тоже трус: деньги отдам, а вы меня сдадите.

- Да ты что? Нет, мы на такое не пойдем. Тут доверять можно.

- Я уже это понял. Дай руку!

Молодой от неожиданности протянул ладонь. Глеб защелкнул на его запястье браслет.