Если б не приход доктора, он не мог бы воздержаться от выходки. Самая наружность арендатора делалась ему невыносимой, и его франтоватость, брильянт на галстуке, прическа, цвет и покрой панталон.
Доктор вошел в самую критическую минуту, — грузный, рослый, еще не старый, с лицом приходского дьякона и с таким же басовым хрипом. Двубортный сюртук сидел на нем мешковато. Во всей фигуре было нечто уверенное в себе самом и невоспитанное.
— Это вы что выдумали? — заговорил он тоном бесцеремонной шутки. — Вам лежать, батенька, следует, а ноги-то у вас черт знает в каком положении…
Он подошел к кушетке и положил широкую ладонь на колени Стягина.
Тот закричал:
— Осторожнее, доктор!
— Вон вы какая недотрога-царевна! Так бы и говорили…
Арендатор взялся за шляпу и проговорил своим деревянным голосом:
— Мы сегодня во всяком случае не покончим… Позвольте просить уведомить меня, когда вам будет удобнее. Только предупреждаю, что больше четырех дней не могу остаться в Москве.
— Прощайте, прощайте! — кинул ему Стягин почти так же болезненно, как он принял доктора.
— Мое почтение! — сказал арендатор, сделав общий поклон, и опять, по-военному, слегка пристукнул каблуками.
Но, оставшись с доктором, Стягин почувствовал себя беспомощным и подавленным этою плотною семинарскою фигурой. Доктор был ему противнее, чем арендатор. С тем можно было прекратить разговор и выпроводить, а этого надо выносить, да еще ждать от него выздоровления.
— Сами-то вы не сможете перебраться на диван? — спросил доктор.
Стягин позвонил. Левонтий стал у двери, поглядывая разом и на доктора, и на барина.
— Ты, старичище, сможешь ли под мышки его взять?
Вопрос доктора резнул Стягина по нервам. Слово «его» в особенности показалось ему бесцеремонным.
«Этакое грубое животное!» — выбранился про себя Вадим Петрович и с оханьем стал подниматься сам с кушетки.
— Под мышки! Под мышки бери! — приказывал Стягин.
Но руки Левонтия задрожали от натуги; он взял барина под мышки, потянул к себе, но Стягин сделал неловкое движение и старик выпустил его.
Раздался острый крик. В правом колене нестерпимо зажгло.
— Вон как заголосил! Ну, так оставайтесь тут, коли так…
— Оставьте меня в покое! — продолжал гневно кричать Стягин.
— Я бы с моим удовольствием, — ответил все так же бесцеремонно доктор, — не у меня лихая болесть приключилась, а у вас…
— И вы ее даже определить не можете! — крикнул Стягин, переставший церемониться с доктором.
Он его сравнивал с парижскими известностями, к которым обращался несколько раз. Те, быть может, и шарлатаны, и деньгу любят, но формы у них есть, декорум, уважение к своей науке и к страданиям пациентов. А у этого кутейника ничего кроме грубости и зубоскальства не только над больным, но даже и над своею наукой, которую он ни в грош не ставит, рисуется этим и цинически хапает деньги за визиты и консилиумы.
— А вам легче от этого станет? С диагнозой вот так голосить будете или без диагнозы — одна сласть!
Доктор говорил это, сидя на краю кушетки и раскрывая ноги Вадима Петровича, укутанные фланелевым одеялом.
— Пожалуйста, осторожнее!.. У вас руки холодные!..
На этот возглас больного доктор не обратил внимания и только скосил свой широкий рот в усмешку полного пренебрежения к привередливости заезжего барина.
Он осмотрел обе ноги, и его толстые, жесткие пальцы начали ощупывать опухоль колена. Вадим Петрович крепился, когда доктор трогал колено левой ноги, но прикосновение к правому заставило его крикнуть и схватить за руку доктора.
— Будьте осторожнее! У вас не руки, а лапы! — закричал он, не сдерживая себя. — Вам четвероногих лечить, а не порядочных людей!..
В глазах доктора блеснуло желание оборвать привередника, но он только встал, широко развел руками и отошел к столу, где положил перед тем свою котиковую шапку.
— Этак, барин, неистовствовать нельзя-с, — глухо выговорил он. — В Париже, небось, прыгаете перед каждым штукарем-шарлатанишкой, а здесь ругаться изволите!.. Имею честь кланяться!
В эту минуту вошел Лебедянцев. Левонтий, впустивший его, заглянул опять в дверь, испуганный криком Вадима Петровича.
— А, дружище! — встретил доктор Лебедянцева. — Ваш приятель изволил меня сейчас коновалом обозвать… Я к таким фасонам не привык! Мы в Москве хоть и лыком шитые, однако и у нас есть своя амбиция…
— Что такое, что такое? — тревожно пожимаясь, спрашивая Лебедянцев, переходя от доктора к больному.
Читать дальше