Виктор Эмский - Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину

Я досчитал до тринадцати, не поверив себе, сбился со счета, даже прошептал отсутствующими губами: "Это как это?!", а она, стерва, словно издеваясь, все куковала и куковала дальше...

И тут послышались шаги, неуверенные такие, шаркающие, словно шли в шлепанцах. Где-то аж на том конце Вселенной, в прихожей загремела опрокинутая табуретка. Кто-то болезненно охнул и совершенно отчетливо произнес:

- Ч-черт, понаставили тут!.. Кузя, Кузя! Ксс, ксс, ксс!.. Ну, куда же ты... м-ме... запропастился, мерзавец ты этакий?

Голос был старческий, с козлячьей дребезжатинкой.

Я затаил дыхание. Кран, точно поперхнувшись, замолк. Даже кукушки - и той не стало слышно.

И снова зашаркали шаги. Помню, я еще подумал: "Господи, да как же он видит в этакой темнотище?!". И как накаркал! Там опять громыхнуло, как под Владивостоком, да так, что с антресолей посыпалось барахло.

- Что?! Что это?! - плачуще взвыл невидимый. И тут уж я не смог не отозваться.

- Это двери, - осторожно сказал я во тьму. - Слышите, это двери в гостиную. Осторожней, там стекла на полу!..

Стало слышно, как далеко-далеко, в некоем другом мире, проехал трамвай. И вот после подзатянувшейся паузы я услышал нечто и вовсе уж несусветное:

- Кузенька, это ты?

Хрустя битым фарфором, я переступил с ноги на ногу.

- Это я, Тюхин.

- Тюхин?.. - в голосе недоверие. - М-ме... Откуда вы тут взялись? Как вы попали в спец... м-ме... помещение?

- Ну, знаете, - сказал я. - Это с каких это пор моя собственная квартира стала вашим спецпомещением?!

Что-то звякнуло. Похоже, он выронил ключи.

- М-ме... Помилуйте, так вы что, вы, - он снизил голос до шепота, вы - сверху?.. Нет, кроме шуток?! Ах, ну да, ну да... Надо же! Экий... м-ме... парадокс!..

И вдруг я услышал его старческое, с присвистом дыхание совсем рядом, метрах в полутора от себя. До сих пор не возьму в толк, как это он умудрялся подкрадываться так быстро, а главное, совершенно бесшумно.

- Слушайте, - обдав меня трупным душком, зашепелявил он. - Не сочтите за праздное... м-ме... любопытство. Ну и что?.. Как там эта ваша, - он задышал мне прямо в ухо, - перестройка? Кончилась?.. Ах, ну да, ну да. Что это я, право... Все как и следовало быть. Все, так сказать, по нему, по Вовкину-Морковкину. Ничего, так сказать, не попишешь - свидетельство... м-ме... очевидца...

- Господи, о чем это вы, - не понял я. Но мой визави решительно свернул в сторону:

- Так вы говорите - не видели моего Кузю? Черненький такой, с вашего разрешения, и пятнышко вот тут вот - на грудке... М-да-с! Опять, представьте себе. Как весна, так - изволите ли видеть...

Я не видел ровным счетом ничего. Ничегошеньки, елки зеленые.

- Весна, - прошептал я и мое бедное, уже как бы и не бьющееся в груди сердце, болезненно сжалось.

Я пошатнулся.

- Э! Э! Вы куда?! Вы что, ослепли что-ли, голубчик?! Тут же ступеньки. Голову себе свернете!..

- Ступеньки?.. Какие еще ступеньки...

- Да вы что, вы и в самом деле... м-ме... не видите?!

- Слепота у меня, куриная, - честно сознался я.

Глава третья Кромешная тьма (визуальный аспект). Я попадаю под трамвай

И вот мы уже идем. Мы перемещаемся из конца в конец моей необъятной, как подземный гараж в Пентагоне, квартиры. Он впереди, постукивая металлической, специально для инвалидов по зрению, тросточкой, я, держась за полу его шуршащего, клеенчатого наощупь, плаща, - за ним. Время от времени, впрочем теперь уже и времени как бы и нет, поскольку деревянная дурочка из ходиков, его олицетворявшая, перестала подавать признаки жизни, - то и дело он, споткнувшись об очередное препятствие, чертыхается, а я, на правах гостеприимного хозяина и гида, поясняю: "Это книжный шкаф". Или: "А вот тут осторожней! Тут у нас с женой "геркулес" в пачках". "Геркулес?! Какой еще к чертям собачьим... м-ме... геркулес? - недоумевает он. И я терпеливо его просвещаю: "Это хлопья такие, овсяные. Ну, чтоб кашу варить... Ну, в общем еда". - "Еда?.. А что такое - еда?"

Странный он, этот шаркающий во тьме домашними шлепанцами Ричард Иванович.

- Спокойствие, голубь вы мой сизокрылый, - говорит он. - Главное выдержка, терпение и спокойствие. Человек - он тварь ко всему привычная, а в особенности - наш... м-ме... русский. Уж на что демократия - ан, и ту, как таракан, пережил. А вы думаете, - понижает голос, - вы думаете он социализма не переживет?! Тьфу, тьфу на вас, паникер вы этакий!.. Да и кто ж вам это сказал, что... м-ме... устремляться можно-де только вперед? А вправо? Влево? А назад, так сказать, супротив жизни?.. А?..

И тут он внезапно останавливается и теперь уже я, ткнувшись лбом в его клеенчатую спину, чертыхаюсь.