Вот и всё, ради чего обрушивались небеса и бесновались стихии: тамошних четверо и тут - одна. И - только мгла и туманы, и ни души, и эти дети Творенья по разным концам неимоверной лохани Создателя - Трубной площади, ничего не знавшие друг о друге.
Четверо, шагнув за порог, пошли жить и существовать, вовсе не страшась предстоящей бесконечной дороги. И сразу засквернословили. Сквернословие, после известной уже проверки организмов, было первым испытанием их мозга на предельном режиме его сумеречности и тупости, так как саморазрушиться и пропасть он мог лишь в эту сторону, в другом же направлении пределов развитию не имел и был задуман надежно и безупречно. И мозг четверых, не самоуничтожившись, проверку на б л я д о с л о в и е выдержал.
Она же ничего такого проверять не стала, ибо ее мозг не имел права ни безгранично развиваться, ни саморазрушаться. Он просто был шкатулкой бесценных инстинктов, сущим кладом, приуготованным на случай, если мозги тех пропадут или разовьются до таких пределов, что порвут всякую связь с живым белком Божьего мира.
Высшая Сила, или сила Высшего Совпадения, едва ее создания вылупились из парадного и выскользнули из влагалища подворотни, тотчас обратила благословенные недра эти просто в парадное и подворотню, в белевшем всюду паре засветила фонари, расставила домы, окружила Трубные стогны путаными переулками и стала сливать с улиц остатки воды; то есть превратила первотворильню в теплый ночной город, вполне теперь пригодный для Бытия.
И четверо пошли к предназначенным им в этом Бытии обиталищам.
И она пошла к своему.
И судьбе было угодно, чтобы обиталища оказались, в общем-то, далеко.
И хотя четверо пошли своей дорогой, а она своей: те - закоулком, а она - переулком, однако дорогам этим предстояло слиться в одну теплую долгую дорожку, в один невероятный путь.
Соединение это следует счесть событием уже земного произвола, ибо сливать две дороги в одну - пустяк по сравнению с тем, что было полчаса назад.
Но свершения продолжались.
В недавно рукоплескавшей ливню, а теперь притихшей листве бульвара под большим - чуть не с лопух - тополиным листом завозилось какое-то пухлое дитя. Оно сломало с дуба сук, согнуло в тугой лук, тонкую тросточку сломило, стрелкой легкой завострило, выдрало из хвоста у известной нам пискнувшей птички два перышка, оперило влажную тросточку, натянуло снурок шелковый и, невинно улыбаясь, тихо пустило стрелу в сторону стези, в какую сольются дороги первотворений.
И влажная стрела медлительно и как-то боком полетела в темноту...
Трое недоюношей и отрок, верней, три подростка трудного возраста и мальчишка, голос которого или начал, или вот-вот начнет ломаться, шли, прошлявшись три часа по улице Горького, где вместе с остальной толпой напрасно искали приключений, ибо что может приключиться на главной улице, где недавно закрыли коктейль-холл - очень приключенческое место, а те, кто там приключались, перебрались то ли в Сад "Эрмитаж", то ли в ресторан "Аврора", где вокруг большого пальца правой руки вертел барабанную палочку Лаци Олах, не то венгр, не то словак, добродушный лицом и мастер единственного на всю державу барабанного брека, а на саксофоне играл Василий Пестравкин, русский человек, самозабвенно дувший в саксофон, точно в сопелку или жалейку.
Наши четверо ходили, значит, от площади Пушкина вниз и обратно и за весь вечер съели четыре эскимо и три пирожка. Тремя пирожками они попользовались потому, что стояли в очереди впереди каких-то девок и намеренно громко заявляли, что, мол, берем три пирожка, возьмем трип-пирожка! - громко этак на всю очередь - нам трип-пер-рожка! - но в основном чтоб слышали девки. А девки взяли между тем по два пирожка на девку и поели. А эти четверо - дурачье! - долго не могли поделить три жареных пирожка на четверых, потому что, когда отбалагурили и стали докупать четвертый, торговля кончилась; делить же пирожки со слизистым повидлом, чтобы оно, прихотливо расположенное в каждом, досталось всем поровну, дело столь безнадежное, а главное, липкое и жирное, что руки четверых останутся липкими до середины рассказа. Между тем ладони у одного и так были влажные, у другого - сухие, третий был красивый, а у мальчишки между большим и указательным пальцем левой руки был как бы наколот, а вообще-то нарисован чернилами якорек.
И хотя, будучи просто слободскими недорослями, вечером приезжавшими шляться по главной улице, хулиганами они не были, потерянный ради красного словца пирожок они компенсировали отменной шуткой. Нашли телефон-автомат, и владелец влажных ладоней как следует сморкнулся на то место телефонной трубки, в которое говорят.
Читать дальше