Асар Эппель: Дробленый сатана

Поскольку он теперь был без штиблет и снова рядом, оба от неловкости наперебой заговорили и ни с того ни с сего вспомнили смешного гобоиста. "Губой целует гобой", - пошутил он, и она сперва почему-то смутилась, а после долго и громко смеялась. А потом оба разглядывали розовую шелковистую кожицу на ее пальце, недавно, оттого что в нем сидела заноза, нарывавшем, и как-то само получилось, что она пусть в такой малости, но стала для него прикосновенна.

- Бо-бо! - сокрушался он, дуя на зажившее место.

Они сидели на укромном косогоре, позади стояли сплошные кусты, у ног, словно счастливые карие глаза, сияла коричневая вода речки, а по ее глянцевой поверхности бегали водомерки и плыли разные семена. Вздрагивая, стояли над водой, чтобы вдруг метнуться в неожиданную сторону, а потом снова замереть и повиснуть, синие коромысла. В теплом воздухе что-то настойчиво и негромко гудело, разом, едва солнце влетало в новый прозор, повышая тон.

Невесть откуда на ветку у самой воды слетел стремительный изумруд. Юноша обхватил ее плечи и зашептал на ухо: "Зимородок! Альциона! Не шевелитесь! Это редкость!". Самоцветная пичуга сидела на низком прутике, опустив клюв, и что-то в воде разглядывала.

Оба замерли. Его рука остерегала ее шевелиться, чтобы невиданную птичку не спугнуть, и как-то неслышно (чтобы птичку не спугнуть) под пальцы ему стали попадаться и расстегиваться пуговички, развязываться завязки, сами собой вытаскиваться крючочки. И от этого внезапно появились груди, невиданные до этого никем, кроме нее самой, груди с мальчишечьими, возможно, и не такими красивыми, как у барышень Стецких, сосками. Она хотела закрыться рукой, но цветная птичка, конечно, сразу сорвалась и улетела... И панталоны, оказалось, могут быть зримы при другом, кроме нее, человеке. Какая всегда канитель их развязывать! Зато сейчас почему-то всё, словно дождалось чего хотело, само давало себя распутывать и расстегивать. Причем при молодом господине, который глуховато повторял... пуговички... пуговочки... и совсем неразборчиво... туговички... Испуговички... "Я ваша, ваша! (тогда было принято так говорить) тихо уговаривала она его, - Делайте теперь что хотите! А я больше ничего не могу поделать... Я даже не знаю, что могла бы для вас сделать, хотя готова сделать все!".

Ей ведь тоже стало можно делать все, и она решилась погладить его лоб, но он, словно рассердившись, дернул головой, и она лишь провела пальцами по какому-то шершавому сухому пятну возле волос. Тут пришлось закрыть глаза, ибо стало происходить совсем небывалое: кроме знакомых ей до последней нитки юбок, корсажа, косынки, подвязок, чулок, панталон, стала расстегиваться и открываться мужская одежда, которая и так-то неохотно разглядывалась ею на мужчинах, а сейчас явила вдобавок какие-то сокровенные изнанки, неожиданно большие крючки, исподы...

...Се муж поблизости жены прельстительно обнажены...

Они виделись счастливое множество раз. Потом кончились дачи. Стали приходить письма со стихами. Потом перестали, и больше не было ничего.

Все письма, не выучив наизусть стихов, она порвала, когда выходила замуж за Игнатия Юльевича.

Она не знала, почему юноша куда-то исчез. И зачем исчез. Не знала она и того, что блуждающим по женщине мужским рукам радости иногда надолго не получается. Спустя много лет, уже привыкнув ходить в новоалексеевскую баню, где все было скользким, а с потолка свисали оловянные холодные капли, и разглядывая там женщин, она заметила, что, хотя у всех в тусклом моечном свете тела были такими же, как у нее, у некоторых в банном тумане они словно бы светились. И, похоже, заподозрила, что ее нагота не светится. Ни в бане, ни вообще.

Первую клеенчатую тетрадь она уже дочитывала.

...Мы рассуждали с ним о воде. Что вода - мистическое вещество и сакральна. Без нее было бы не очиститься и не избыть присущую нам вонь, от которой там, где вода в недостатке, спасались (тщетно!) притираниями и благовониями (мускус, лимонное масло, амбра и пр.).

Вода единственный (нет, еще есть соль!) минерал, употребляемый как есть. Постоянно и всеми. Постоянно! Всеми!

Конечно, в Святой Земле - африканская жара и не представимый для нас горячий воздух. Что-то подобное бывает и в Останкине, когда в июле растрескается земля, но это все равно несопоставимо с тамошней жизнью без тени и влаги...

...Отсюда омывание ног путника, как особое благоволение и услужение...

NB. Мы же не вылизываем народившихся младенцев - их надо обмыть, надо очистить роженицу! Наши самки непрерывно рожают...