Асар Эппель: Леонидова победа

Леонид отважился даже на немыслимые для себя действия. Однажды, специально попавшись шагавшему откинутым назад Юлию, он протянул тому редчайшую гитарную струну, самую тонкую, которая, если лопнет, другой не достать.

- Где надыбал? - с бабьим любопытством спросил Юлий Ленский из-под морского околыша.

- Сделал.

- Забожись по-ростовски нараспев!

Леонид забожился.

- Молоток! - похвалил угрюмца звонкий мичман-ский голос. - А толстую можешь?

- Запростульки...

Увы, дальше этого Леонидова общительность распространиться была не в состоянии, а значит, путей войти в доверие с целью быть допущенным к тайне не существовало.

- Мастырь давай струны, Лёка! - вот и всё, что слышал Леонид, встречая морского Юлия.

То, что у прочих было неотвязной возрастной морокой, у Леонида усложнилось тупой идеей, и он, задумавший упастись от одного проклятия, угодил в т а к о е, что и сочинять про это бесполезно.

Скажем - ему и тут было хуже всех.

Но в конце концов он, как всегда, выбрал путь самый основательный. Прекратив бесполезное чердачное соглядатайство, наладился ходить в ветеринарку - как называли существовавшую в тех краях ветеринарную лечеб-ницу.

Она была похожа на усадьбу, и в ней зажились неспешное старинное время, земская обстоятельность, а также намерение просветить березовую и лопуховую империю. Осуществлялось все какими-то уместными и правильными путями, отъединившими полезнейшее это учреждение от окружающего разгильдяйства, обусловившими его мягкой строгостью, опрятным гигиенизмом и преобразившими безмятежность явления в безмятежность высшую и благолепную. Вот-вот! Именно благолепие чистого подметенного хозяйства, куда стоило прийти, отсидеться, набраться от молчаливого доктора в проволочных очках уверенности в здоровье своей животины, вдохнуть в коридорчике карболки, поглядеть на полезных насекомых, летающих по травяному двору, сконфуженно прибрать котяхи своей гнедой лошаденки, которая, скребя копытом цементную площадку, ожидает, когда придут глядеть на ее заусенцы, и раздувает овес в торбе, и вздыхает в холодке.

Вот. Теперь ясно, как ее описать, ветеринарную лечебницу. Сначала холодок под навесом и тихая тишина. Потом двор, много больший привычных глазу обычных здешних. И во дворе этом нет по-дурацки устроенного дохлого огорода, и вообще нет огорода, а есть тихомолчная роща высоких берез. Мух тоже не видать, а может, они прикидываются для общей картины пчелами или бабочками. Не в пример барачным или деревянным строениям слева в глубине двора стоит кирпичный дом и кирпичный же флигель, выбеленные по кирпичу в палевый цвет. Забор невысокий, сквозной. Справа, как въедешь, открытые стойла с коновязями и скамейки для людей. И никогда не прекращается на этом дворе тихое лето. Сколько лет уже туда езжу - всегда лето, и всегда ржет больная лошадь, а мужик ее не материт, но, подбирая навоз, тихо увещевает: постыдилась бы, мол. Срам перед людями. И тихое лето никогда не кончается.

А лечат здесь - кто лошадь, кто козу. Иногда кошку притащат. Собак почти никогда. Они же дворовые и залижутся. Приводят корову к быку и коня холостить.

Сутулый доктор к бессловесным тварям подходит с душой. Сила в нем есть, есть сила в фельдшерах и санитарах. Лошадиный прок понимают, быка содержат хорошего, корму ему не жалеют, выводят без спеха. А он - здоровенный, корова под ним прямо шатается.

Вступив в ворота, всякое животное серьезнеет и становится степенней, а корова тихо и низко мычит, покуда стеклянные бычиные слюни свисают на нее с бычиной губы, а бык аж высунул конический язык, и двое санитаров, откинувшись на стороны, держат цепь, пропущенную сквозь кольцо в ноздрях бынькиной морды.

Леонид приходит и глядит. Врач и санитары его знают. Даже просят иногда подсобить. Сперва он побывал тут с кроликом, пораненным кошкой, и застрял. А потом повадился, и к нему привыкли. Да и помогал он толково.

Посиживает он, скажем, с мужиками-возницами, а доктор лошадь осматривает.

- Нету, - говорит возница, - холостил я своего мерина в деревне одними лещедками!

Доктору это слушать противно, и он, разглядывая копыто, недовольно покуривает.

- А почему же ты, лещедка, гнедому копыта не чистишь? Гляди, Леонид!

- Не чищу? А скобелем? А кто на Троицу чистил? - распаляется сразу же возница, но ради разговора стихает. - Все ж таки лучше нету, когда то ли кобылку, то ли жеребчика матка ожеребит. И легчить не надо, и жеребца не захотит, и в оглоблях ходить спокойная. Двуснастка же. Чуть такую однажды не купил.