Асар Эппель: Помазанник и Вера

Так преодолевала она незабываемую ту лесенку в девять ступенек, а комбинация с подолом креп-марокенового ее платья состязались то в высовывании друг из-под дружки, то в попеременном перекрывании.

На веранды иногда залетали воробьи и ласточки, но ласточки тут не гнездились, а просвистывали насквозь, срезая дорогу, чтоб не летать лишнее. Воробьи же склевывали помраченных керосиновой вонью древоточцев и жучков, выглянувших из шильных своих отверстий продышаться, а потом сидели вперемешку с прищепками на разлохмаченных бельевых веревках, протянутых от гвоздей на внутренних стенах веранды до какого-нибудь приросшего к земле дворового дерева или до углового верандного столба. Воробьи суетливо вертелись, звонко чмокали, ковырялись в напыженных своих грудках и гадили на верандные полы.

...О если бы хоть какой сел на какой из прутиков! Или если б на каждый село по воробью, и получилось бы десять птиц, и они бы свистели, и ни одна бы гусеница не заползла по стволу! Но она и так не заползет, если вырасти, не касаясь земли. Хорошо, что никто, кроме него, не догадывается об этом, а то сразу бы воспользовались...

Вера спустилась с верхнего марша и толкнула, избочась, фанерную дверь. Та, видно, вовсе скосилась и, чуточку проскребя, заклинила свой передний угол. Тогда, не поворачиваясь - ибо за площадкой по нижнему маршу тоже ловчей спускаться задом (там ступеньки будут реже), - Вера уперлась руками в стенки пенала и пхнула дверь молодым своим девкиным крупом. Дом затрясся, но дверь все равно не отлетела, а тяжело сдвинулась на чуть-чуть и как бы столкнула что-то на веранду. Разноголосица соседской музыки в этот момент вовсе пошла невпопад, а с веранды послышался хрип, заглушенный хрипотой двери. Вера протиснулась в получившуюся щель и, прижавшись к единственной стенке, чтоб заодно затолкать на место проползшую с натугой дверь, всем своим круглым лицом, всеми своими кумачными щеками, всеми бровями домиком и пустой над низковатым лбом трубкой прически заверещала.

Бельевая веревка, примотанная к толстому гвоздю, вколоченному в торец подплощадочной балки, тянулась теперь почему-то вверх, где уходила под стропило наклонного ската, а затем отвесно переламывалась вниз, и на ней, подвешенный за шею, шаркая ногами по воробьиным отметинам, качался старик. Он воздевал руки и топырил пальцы. Всполошенные воробьи летали по веранде, и один даже метнулся посидеть на пальце стариковской руки, но, поняв ее содрогание, бросился улетать, причем неодно-кратно оглядывался.

Когда медленный Верин вопль достиг нижнего жилья, оттуда выскочили медленные люди и на старике повисли. На самом деле они не повисли, а как бы еще больше стали превращать его в отъединенное от земли дерево. Но все было теперь непоправимо испорчено, потому что, требуя чего-то от Веры, кричали не птицы, а они. Вера выдрала поганую дверь настежь, чем закрыла от нас то, на что мы глядели бы не отрываясь, и на четвереньках побежала вверх, то есть руки ее, не касаясь перил, опирались на предстоящие ногам ступени. Очутившись в кухне, она торопливо оглядела стены, схватила хлебный нож и, не переставая визжать, воткнула его в серую буханку, словно бы готовя для высшего намерения трапезы. Бывший после недавней еды липким нож как мог очистился, оставив в мякише еще одну бурую скважину. Заодно Вера вытерла о хлеб и свою ладонь, которой, взбегая на четвереньках, раздавила вялую гусеницу, пришедшую на ступеньку, едва Верино жилье опустело...

С ножом в руке, другою держась за перильце, спускалась Вера спешно и боком. От этого она мела подолом ступени и, промахнув протянутой ногой одну, больно и по-особенному ощутимо ударилась лоном о туфельный задник второй, согнутой под подолом ноги.

Поворотясь на площадке, она совершила то, о чем медленно умоляли соседи - махнула ножом по уходившей под стропило веревке или, как ей самой показалось, по воздуху. Тело внизу тихо сползло в слабые руки домочадцев, а Вера увидела в воздухе брызнувшую после удара ножом по веревке - кровь.

Впредь она станет разглядывать не только стены, но и воздух.

Тело старика лежало на ложе его и продолжало собой подоконник. И когда открывало глаза и дышало, домочадцы, не производя теперь никакой музыки, кроме гармонического и медленного рыдания, начинали к лежащему движение. Ползла жена его и дочь его, и муж дочери его, и обе дочери дочери его, а где-то по закоулкам торопился к ним всем доктор Инберг, о котором и о том, как его дочке выжгло глаз паровозной искрой, когда-нибудь в другой раз.