Асар Эппель - Разрушить пирамиду

И Золя, чтобы она перестала глотать горькие свои слезы, сбивчиво заговорил:

Очнулся он оттого, что на нем лежал мужчина, разжимавший ему ножом стиснутые зубы. Золя, пытаясь что-то сказать, зубы разжал сам и заворочал неповоротливым отчего-то и неслышным языком, а нож, прорвавшись в рот, в язык Золю уколол. Мужчина, который как бы обшаривал Золин рот, сказав, "фиксатый, а то как же!", поволок его в сторожку, и Золя опять забылся. Он то забывался, и в забытьи норовил уйти в свою часть, то приходил в себя, и тогда тоже хотел уйти к своим. Но уйти не получалось. В забытьи - потому что это было в забытьи, а когда приходил в себя - потому что опять терял сознание.

Потом, когда мужчина отпустил его за золотой зуб и он стал пробираться к своим, оказалось, что вокруг лес. А в лесу он был впервые в жизни, до этого считая лес чем-то вроде нашего парка.

- А они отличаются? - спросила Люда.

А лес от парка отличался. В парке трава и деревья, а кустов мало. А в лесу - деревья, много кустов и совсем другая трава, и аллей нету, и когда нету тропинок, а их, оказывается, нету вообще, то под травой не виднеются болота, всякие рытвины и ямы, а также те, кто ушмыгивают из-под ног. В лесу хоть днем, хоть ночью столько комаров, что просто не знаешь, как спасаться, когда ты очнулся, и как спастись, когда ты в беспамятстве. И вытерпеть их нету сил.

Так что находиться в беспамятстве было даже лучше. Но в лесу еще по ночам роса, и поднимаешься, когда очнулся, с травы весь измокший, но легче, правда, распухшей щеке. Ведь после того, как мужчина-лесник зуб выломал, щека набухла...

- И у меня, - шепнула Люда. - Сперва одна молочная железа, а потом другая, а потом сразу все туловище!

- Я не об этом! - сказал Золя в сторону.

Щека у него опухла с нестерпимой зубной болью. Боль эта пропадала с забытьем, но очнуться от забытья заставляла тоже боль. Она ударяла в голову, когда он оступался, останавливала дыхание, когда он прихлопывал на распухшей щеке или на шее комара, а потом, даже когда слегка чесал укушенную щеку. Он был в лесу, а не в парке, он не знал куда идти, он был контуженный. Но самое страшное, что у него болели зубы, и все лицо раздуло, и он видел его в лужах перекошенным.

Оно было почти какое теперь (Люда не подняла глаз), только хуже и в щетине.

- Что же ты ел?

- Разные ягоды.

В лесу, оказывается, много ягод и сырых грибов. И малины. И еще по ночам в лесу у всех светятся глаза. Все время у кого-нибудь светятся. А ягод вообще-то много.

- Я тоже сперва думала, что пятно от ягоды...

Зубы стали болеть так, что взять себя в руки было уже невозможно. Поэтому он пошел, не прячась, а если встретит немцев, то кинется на них и убьет, а они пускай убьют его. Но немцы не встречались, зато, очнувшись один раз под деревом, он увидел немцев над собой. Он вскочил, чтобы броситься на захватчика, но захватчик засмеялся и, точь-в-точь боксер, спокойно и страшно двинул ему кулаком в раздутую щеку...

Снова раздался детский плач, и она бросилась пеленать младенца. Освободив ножки от замаранной ткани, дитя тотчас засучило ими, и сучило все время, пока Люда проделывала пеленательные действия.

- Мама тоже ударила меня по щеке и сказала "шлюха", - прошептала она, вернувшись.

- А меня, когда потом я уже среди наших очнулся, снова ударили в зубы и сказали "предатель"... И по распухшей щеке бритвой брили...

- Я не шлюха, Золенька!

- Я не предатель!

- Золенька... я не шлюха! Если б я знала про живчики, я близко бы ни к кому не подошла!

- Я готов искупить свое временное пребывание на оккупированной врагом территории...

Золя теперь совсем повернулся к окну.

Ребенок снова заплакал.

У Золи оказалось заражение и выбито много зубов, и в лазарете ему не церемонясь наскоро потрошили челюсть. Хирург, хотя в хирургии бывалый, но впервые оперировавший челюстно-лицевой случай, под керосиновой лампой выдергивал зубные обломки и чистил кость. Палатку стерег часовой, потому что предстояло разбирательство.

Получалось, что побывал он в плену дважды или трижды. Земля, по которой он плутал в своих обмороках, какое-то время пребывала ничьей, и он то забредал к немцам, где его, двинув в зубы, брили и кидали в какой-нибудь сарай, то к нашим - еще удар в челюсть, бритье и сарай - причем всякий раз на какие-нибудь день-два - то к немцам, то к нашим. И челюсть его стала гораздо замечательней гейдельбергской челюсти неандертальца; по ней, кроме Золиного антропологического типа, можно было бы восстановить и характер человеческих отношений, и социальную борьбу, и схватку идей, и уровень справедливого гнева, и конкретный исторический фон.