Александр Этерман - Роза ветров

"Автор не должен интерпретировать свое произведение. Либо он не должен писать роман, который по опредеоению - машина-генератор интерпретаций. Этой установке, однако, противоречит тот факт, что роману требуется заглавие.

Заглавие, к сожалению, - уже ключ к интерпретации. Восприятие задается словами ''Красное и черное'' или ''Война и мир''. Самое тактичные, по отношению к читателю, заглавия - те, которые сведены к имени героя-эпонима. Например, ''Давид Копперфильд'' или ''Робинзон Крузо''. Но и отсылка к имени эпонима бывает вариантом навязывания авторской воли. Заглавие ''Отец Горио'' фокусирует внимание читателя на фигуре старика, хотя для романа не менее важны Растиньяк или Вотрен-Коллен. Наверное, лучше такая честная нечестность, как у Дюма. Там хотя бы ясно, что ''Три мушкетера'' - это на самом деле о четырех. Редкая роскошь. Авторы позволяют себе такое, кажется, только по ошибке.

У моей книги было другое рабочее название - ''Аббатство преступлений''. Я забраковал его. Оно настраивало читателей на детективный сюжет и сбило бы с толку тех, кого интересует только интрига. Эти люди купили бы роман и горько разочаровались. Мечтой моей было назвать роман ''Адсон из Мелька''. Самое нейтральное заглавие, поскольку Адсон как повествователь стоит особняком от других героев. Но в наших издательствах не любят имен собственных...

Заглавие ''Имя розы'' возникло почти случайно (это мы выделили, А.Э.) и подошло мне, потому что роза как символическая фигура до того насыщена смыслами, что смысла у нее почти нет: роза мистическая, и роза нежная жила не дольше розы, война Алой и Белой розы, роза есть роза есть роза есть роза, розенкрейцеры, роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет... Название, как и задумано, дезориентирует читателя... Даже если он доберется до подразумеваемых номиналистских толкований последней фразы, он все равно придет к этому в самом конце, успев сделать массу других предположений. Название должно запутывать мысли, а не дисциплинировать их."

Оба рассуждения о названиях выглядят, как бы это помягче, изрядно пересекающимися. И не только потому, что у Эко "Отец Горио", а в "М. Г." "Блеск и нищета куртизанок", "Красное и черное" и там, и там, а тремя мушкетерами в "М. Г." именуется "тройка адьютантов и сподвижников Воланда", причем четвертый, недостающий, "восстанавливается" в лице преобразившегося Фагота-Коровьева, а отсутствие "Королевы Марго" в обоих списках просто вопиет! Нет, не в этом дело. Дело в том, что оба рассуждения выдают трогательную заботу о том, чтобы роман был назван как следует, как подобает, что ему, вообще говоря, вовсе не гарантировано. Но какой роман?

То, что создателей "М. Г." заботит смысл названия булгаковского романа, понятно - они его-то и выводят на чистую воду. Но что тревожит Умберто Эко? Ведь он своему роману, в конце концов, хозяин. И если уж ему не дали назвать его "Адсон из Мелька" (Кто не дал? Пушкин? Ух, сомневаемся мы...), то почему не "Монастырский дуб" или "Львиный ров" - и сколько угодно средневековых цитат для обоснования выбора?

Начнем, все-таки, с "Мастера и Маргариты". Убедительнейшим образом продемонстрировав, что этим названием Булгаков недвусмысленно отсылает нас к "Фаусту", М.К. и З.Б.-С. на достигнутом не остановились. Доказав полное внутреннее тождество всех главных героев романа мужского пола, - Мастера, Иешуа и Воланда - они сделали поистине судьбоносный вывод: "Фауст" он и есть "Фауст", но не Гете, а Гуно. То есть: "литература есть знак неудачи", точнее - неразделенной любви Булгакова к театру, своего рода компенсация. И, хотя, как было установлено, сам роман представляет собой парад русской литературы от Пушкина до Чехова (почему и до какой степени так - см. ниже), название у него не литературное, а театральное - чуть только не "Театральный роман". Полностью разделяя этот последний вывод, спросим-таки, а почему это так важно? И вообще...

Дело в том, что по сути дела роман должен был называться иначе. Мы имеем в виду вовсе не рабочее "Консультант с копытом", - название, данное Булгаковым раннему варианту романа - которое, на наш взгляд, из той же серии, что "Аббатство преступлений" - название досемиотического периода. Речь о другом.

Беседуя с Иванушкой в сумасшедшем доме, Мастер говорит:

"Пилат летел к концу, к концу, и я уже знал, что последними словами романа будут: "...Пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат".

Обратите внимание - не роман летел к концу, а Пилат, если это, вообще, не одно и то же. Что же до пресловутой "последней фразы", то она, как и предполагал Мастер, многократно встала на свое место. Ею завершается как микророман о Пилате (т.е. гл.26), так и сам роман "М. и М. (гл. 32 и последняя), а также, на всякий случай, и эпилог романа. То есть все, что только могло ею закончиться - закончилось.