Александр Этерман - Роза ветров

Это, разумеется, еще не все. Читателю вполне ясно: смысл всего происходящего - всемирно-исторический или никакой. Осознавал ли Иешуа эту историческую версию, не вполне ясно. Пилат, несмотря на то, что располагал чем-то вроде Евангелия, явно ничего не понял - значит, лежавшие перед ним тексты представляли собой Евангелия лишь в самой зачаточной, еще невразумительной форме, или их подлинный смысл был ему недоступен. Зато нечто всемирно-историческое явно ощущал народ, в огромном количестве собравшийся у прокураторова дворца.

- Неужто ты скажешь мне, что все это, - тут первосвященник поднял обе руки, и темный капюшон свалился с головы Каифы, - вызвал жалкий разбойник Вар-равван?

Разумеется, первосвященник тоже хорошо понимал, что к чему, в частности, знал, из-за чего идет на неприятный конфликт с римской властью. Но как раз на этом фронте Каифа особых катаклизмов не боялся. Он знал, что выступает как защитник Империи, и истина в недалеком будущем выйдет наружу. Не просто так упрямые евреи закричали: "Нет у нас царя, кроме кесаря!" Собственно, на это их могло побудить только полное совпадение интересов Рима с их собственными интересами. До неумного, а, главное, равнодушного Пилата это обстоятельство не дошло. Вообще, если верить Булгакову, в этот момент одни только евреи и понимали, чем пахнет дело.

Впрочем, а что в этом удивительного? Ведь в то время только еврейский народ жил в поле, в ауре Ветхого завета, и только он и мог осознать, что в воздухе уже носится его продолжение - Новый завет. Пилат, естественно, оказался в положении Аверроэса: будучи не в состоянии по достоинству оценить существующий текст, он не понимал, что за каша заваривается вокруг него. С другой стороны, все те, кто в это нелегкое время владел материалом Ветхого завета, знал, к чему и о чем эта книга, просто не мог не начать реконструировать в уме новый текст. По общему мнению, мессианские идеи тогда носились в воздухе! Пахло продолжением. Второй частью. Разумеется, еще не написанной. В таких случаях это не имеет значения.

По сути дела, главной обязанностью Пилата должно было стать предотвращение евангельского сюжета, ибо последний неизбежно означал бесславный конец Паь Романа. Точно так же главной обязанностью Вильгельма была охрана аббатства от затаившегося в его недрах врага, который, как мы знаем, аббатству вовсе и не угрожал. Но в той же степени не угрожал и Иешуа Римской империи!

Вильгельм, непозволительно увлекшись расследованием, превратив его в дешифровку несгораемой рукописи, изменил самый сценарий и доигрался до полной катастрофы. Аббатство сгорело дотла вместе со своей вселенской библиотекой. Иначе и быть не могло: ведь несгораемые тексты по природе своей взрывоопасны!

Пилат, слабохарактерно промедливший в самом начале, когда инстинкт велел ему повесить "странного разбойника", и столь же слабохарактерно не решившийся его помиловать в тот момент, когда выяснилось, что "разбойник" ему может быть полезен, так же как и Вильгельм поневоле "влетел" во всемирно-исторический сценарий. Он выпустил из бутылки новозаветного джинна, того самого, рукописного и несгораемого, - и погубил Империю.

Разумеется, вина Пилата много меньше - ведь он не семиотик. Однако, как ни крути, но и он все-таки следователь, инквизитор, да еще и верховный. Поэтому ему негоже ссылаться на незнание - его приговоры были окончательны и обжалованию не подлежали.

Кроме того, следует иметь в виду, что Булгаков, создавая роман о Пилате, анатомировал прежде всего гибель совсем иной империи - Российской, и Римская гибла у него так, заодно, для примера. Но Российская империя погибла, вне всякого сомнения, от того же, что и Римская, - отсюда и сюжет, отсюда и параллель. Ее сгубила на глазах у Булгакова социальная теория, похожая на ту, которую проповедовал пилатов подследственный - "настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-нибудь другой власти". Короче говоря, когда-нибудь не будет ни бедных, ни богатых, ни правителей, ни подданных, и вообще, с построением коммунизма государство отомрет. Поэтому рассуждение российского писателя вдвойне изящно, ибо бьет по двум мишеням сразу.

У Эко, на первый взгляд, ничего подобного нет. Его аббатство - вещь в себе, и как таковая модель чего угодно - хоть библиотеки, хоть империи. Но мы уже знаем, что он не смог устоять перед булгаковским имперским мифом и обзавелся собственным, французским - с легкой руки Дрюона. А значит, нашел русский след в палестинском романе... Все понял, все угадал...