Е Эткинд - Проза о стихах

Страшное, грубое, липкое, грязное,

Жестко-тупое, всегда безобразное,

Медленно рвущее, мелко-нечестное,

Скользкое, стыдное, низкое, тесное...

...Вязко, болотно и тинно застойное,

Жизни и смерти равно недостойное...

Елизавета Кузьмина-Караваева - теперь это уже литературное имя. Один за другим выходят сборники ее стихов, в которых отражается и пустая, ложная жизнь Петербурга десятых годов, и тоска по настоящей России, по народу и героизму; называются сборники "Скифские черепки", "Юрали", "Руфь". На все эти стихи падает тень Александра Блока, строгое лицо которого появлялось и в тех строках, где его, казалось бы, нет и быть не может:

Тоска сковала крепко тело,

Не преступлю я твой порог,

И ты, ушедший вдаль пророк,

Воскликнешь: "Этого ль хотела?"

Нет, я не знала, что на муку,

На вечный, на святой позор

Манил меня твой темный взор,

Ты дал свою стальную руку.

И я припала к ней; испили

Мы вместе час благих надежд,

И в путах тлеющих одежд

Лежу теперь в твоей могиле...

Неотступно в ушах звучат страшные слова из блоковского письма: "...бегите от нас, умирающих". Этого не может, не должно быть - Блок излучает жизнь, его стальная рука ведет не к могиле, а к высотам надежды. И все снова в загадочных строках книги стихов "Руфь" возникает призрак Блока, и в воображении Лизы сквозь его черты проступает облик Иисуса:

О Царстве пророчить мне больно

Тому, кто любимее мужа,

И спутник, и брат, и жених.

Напрасно шепчу я: довольно,

Все та же звенящая стужа,

И так же все голос мой тих.

И ангелов грустные гусли,

И ветра унылые трубы

Звучат из седой глубины.

Расторгну ль запреты? Вернусь ли?

Как смогут холодные губы

Тебя целовать без вины?

...Лиза учится на Бестужевских курсах, где слушает лекции по философии, позднее - в петербургской Богословской академии, куда женщин не принимают,экзамены она сдает, посещая профессоров дома. И все же, все же - тоска берет верх, из блоковского стихотворения вспоминаются слова о "простом человеке". Встретив однажды Блока у кого-то в гостях, она - неожиданно для самой себя сказала:

- Александр Александрович, я решила уезжать отсюда: к земле хочу. Тут умирать надо, а я еще бороться буду.

Серьезным шепотом Блок ответил:

- Да, да, пора. Потом уже не сможете. Надо спешить.

Лиза уехала на лето в Анапу, осенью она в Петербург не вернулась. Ею руководили слова Блока, которые она запомнила из статьи "Народ и интеллигенция", ставшей для нее программой жизни. Слова были такие: "Если интеллигенция все более пропитывается "волей к смерти", то народ искони носит в себе "волю к жизни". Понятно в таком случае, почему и неверующий бросается к народу, ищет в нем жизненных сил..." Вот почему он и просил ее влюбиться "в простого человека, / Который любит землю и небо..."

На лиманах она охотилась на уток - в обществе штукатура Леонтия, банщика Винтуры, слесаря Штигельмильха. Потом рассказывала с ликованием: "Скитаемся в высоких сапогах по плавням. Вечером по морскому берегу домой. В ушах вой ветра, свободно, легко. Петербург провалился. Долой культуру, долой рыжий туман, башню, философию..."

Таково начало ее третьей жизни. Еще вчера она была женой эстета Кузьмина-Караваева, но уже рвала с миром, к которому муж принадлежал, с книжным декаденством "башни", с богословскими исканиями Мережковских. Все решительнее отбрасывала от себя "страшное, грубое, липкое, грязное", прикидывавшееся изысканным, изящным, утонченным. От рифмованных и нерифмованных строк поворачивалась к земле и небу. И прежде всего - к земле. Даже дочь, родившуюся в ту пору, назвала Гаяной, от греческого слова Гея, Земля, ибо в земле спасение от распада, уныния, неодолимой горечи, в ней залог жизни:

В земную грудь войти корнями,

Земной корнями выпить сок

И мерить время только днями;

Забыть, не знать, что близок срок.

Так. Пусть ведет опять дорога

За грань небес, к иной звезде,

Прозябнут зерна,- много, много,

Во взрытой, черной борозде.

И пусть простор земной, нам тесный,

Минутой больно сдавит грудь,

В простор иной, в простор небесный

Не повернет тоска наш путь.

Земные дети, плоть от плоти,

Поток земных, единых сил,

Мы спали с ней в ее дремоте;

Земной нас голос разбудил.

Питая всех деревьев корни,

Лелея зерна средь полей,

О мать, ты солнца чудотворней

И звезд пылающих мудрей.

Так писала она в начале мировой войны, и Блок, листая сборник Кузьминой-Караваевой "Руфь", мог быть удовлетворен: то были его уроки. "Да, я хочу безумно жить!.." - могла вместе с ним воскликнуть Лиза. "Земной голос" разбудил ее - разбудил не только для любви к жизни, но и для борьбы за жизнь.