Е Эткинд - Проза о стихах

Думать ее научил Александр Блок. В сущности, зачем она тогда пришла к нему? За этим? Ответ появится позднее. Ей еще не было пятнадцати лет, она мечтала встретить настоящих революционеров, жертвующих жизнью за народ, и, не встречая их, перестала различать смысл существования. В конце 1907 года взрослая кузина-медичка свела ее на литературный вечер в реальное училище, где-то в Измайловских ротах, неподалеку от Варшавского вокзала. Монахиня Мария расскажет об этом вечере много лет спустя:

Читают стихи поэты-декаденты. Их довольно много. Один

высокий, без подбородка, с огромным носом и прямыми прядями

длинных волос, в длиннополом сюртуке, читает весело и шепеляво,

говорят - Городецкий. Другой - Дмитрий Цензор, лицо не

запомнилось. Еще какие-то, не помню. И еще один. Очень прямой,

немного надменный, голос медленный, усталый, металлический.

Темно-медные волосы, лицо не современное, а будто со

средневекового надгробного памятника, из камня высеченное,

красивое и неподвижное. Читает стихи, очевидно, новые. "По

вечерам, над ресторанами"... "Незнакомка". И еще читает...

В моей душе - огромное внимание. Человек с таким далеким,

безразличным, красивым лицом - это совсем не то, что другие.

Передо мной что-то небывалое, головой выше всего, что я знаю,

что-то отмеченное. В стихах много тоски, безнадежности, много

голосов страшного Петербурга, городское удушье. Они вовне меня,

они поют во мне, они как бы мои стихи. Я уже знаю, что он владеет

тайной, около которой я брожу, с которой почти уже сталкивалась

столько раз во время своих скитаний по островам.

Спрашиваю двоюродную сестру: "Посмотри в программе: кто это?

"

Отвечает: "Александр Блок".

3

"Ты рассек мне грудь и вынул

Сердце - чашу налитую,

Год с тех пор еще не минул

Я ж столетия тоскую."

Елизавета Кузьмина-Караваева,

"Скифские черепки", 1912

Лиза Пиленко несколько раз с замирающим сердцем поднималась в четвертую квартиру дома №41 по Галерной улице и не заставала хозяина. Наконец ее попросили подождать в кабинете - он скоро вернется. Лиза с удивлением рассматривала огромный портрет Менделеева ("Что он, химик, что ли?"), письменный стол, на котором царил образцовый порядок ("Разве такой стол - у поэта?"). Звонок. Разговор в передней. Входит Блок. Он в широкой черной блузе с отложным воротником... Очень тихий, очень застенчивый. Разговор никак не начнется. Хозяин ждет, не спрашивает, зачем она пришла. Ей мучительно стыдно - она девочка, ей нет еще пятнадцати, неужели он может принять ее не всерьез? Начав говорить, она уже остановиться не в силах. Петербург отвратителен. На улицах рыжий туман. Недавно умер отец - почему он умер? Эта смерть никому не нужна, она несправедливость. Значит, нет справедливости. А если нет справедливости, то нет и справедливого Бога. Если же нет справедливого Бога, то, значит, и вообще Бога нет. Бога в мире нет, в мире есть горе, зло и несправедливость.

Блок слушал тихо и строго. Он не задавал вопросов и советовать не пытался. Позднее его гостья расскажет:

Он внимателен, почтителен и серьезен, он все понимает,

совсем не поучает и, кажется, не замечает, что я не взрослая.

Мы долго говорим. За окном уже темно. Вырисовываются окна

других квартир. Он не зажигает света. Мне хорошо, я дома, хотя

многого не могу понять. Я чувствую, что около меня большой

человек, что он мучается больше, чем я, что ему еще тоскливее,

что бессмыслица не убита, не уничтожена. Меня поражает его

внимательность, какая-то нежная бережность. Мне большого человека

ужасно жалко. Я начинаю его осторожно утешать, утешая и себя.

Странное чувство. Уходя с Галерной, я оставила часть души

там. Это не полудетская влюбленность. На сердце скорее

материнская встревоженность и забота. А наряду с этим сердцу

легко и радостно. Хорошо, когда в мире есть такая большая тоска,

большая жизнь, большое внимание, большая, обнаженная, зрячая

душа.

Прошло недели две, Лиза получила из Ревеля ярко-синий конверт, надписанный незнакомым твердым почерком. Кажется, впервые в жизни адресовали ей письмо как взрослой - Елизавете Юрьевне Пиленко. Письмо было трагическое: Блок советовал не поддаваться чувству тоски и бессмысленности, которое уже овладело его поколением и его кругом, выход же искать в природе, в причастности к народу. "Если не поздно, то бегите от нас, умирающих... " И в том же синем конверте было стихотворение, которое Лиза прочитала, и еще раз прочитала, и еще раз, спотыкаясь на строчке, упоминавшей ее возраст: