Начатую в Петербурге работу над «Мертвыми душами» Гоголь возобновил осенью 1836 года в Веве (Швейцария). «Все начатое переделал я вновь, — сообщает он В. Жуковскому 12 ноября, — обдумал более весь план и теперь веду его спокойно, как летопись. Швейцария сделалась мне с тех пор лучше, серо-лилово-голубо-сине-розовые ее горы легче и воздушнее. Если совершу это творение так, как нуж<���но> его совершить, то… какой огромный, какой оригинальный сюжет!» С уяснением «плана» определился и объем содержания нового произведения, которое должно быть посвящено уже не только темным сторонам русской жизни; вместо изображения Руси «с одного боку» Гоголь теперь говорит о том, что «вся Русь явится в нем». Изменилось также представление о жанре будущего произведения. В упомянутом письме Жуковскому «Мертвые души» названы уже не романом (как в письме к Пушкину), а поэмой. О тех же изменениях свидетельствуют строки письма к М. Погодину от 28 ноября 1836 года: «Вещь, над которой сижу и тружусь теперь… не похожа ни на повесть, ни на роман, длинная, длинная, в несколько томов… Если бог поможет выполнить мне мою поэму так, как должно, то это будет первое мое порядочное творение. Вся Русь отзовется в нем».
Письма Гоголя этой поры к знакомым и к родным изобилуют просьбами сообщить ему разные сведения по части «каких-нибудь казусных дел», особенно «могущих случиться при покупке мертвых душ». «Сообщите об этом Пушкину, — просит Гоголь Жуковского, — авось-либо и он найдет что-нибудь с своей стороны». Весь этот материал нужен для продолжения поэмы.
В феврале 1837 года в Париже Гоголь узнает о гибели Пушкина. «Все наслаждение моей жизни, все мое высшее наслаждение исчезло вместе с ним, — пишет Гоголь П. Плетневу из Рима 28/16 марта. — Ничего не предпринимал я без его совета… Нынешний труд мой, внушенный им, его создание…» Гоголь рассматривает теперь «Мертвые души» как «священное завещание» Пушкина (письмо к В. Жуковскому от 18/6 апреля 1837 г.).
К концу 1840 года работа над первым томом была в основном закончена, и Гоголь стал готовить его к печати. В декабре он сообщает из Рима С. Аксакову: «Я теперь приготовляю к совершенной очистке первый том «Мертвых душ». Переменяю, перечищаю, многое перерабатываю вовсе…»
В октябре 1841 года Гоголь через Петербург возвратился в Москву для окончательной переписки и печатания «Мертвых душ».
7 декабря Гоголь передал рукопись цензору И. Снегиреву, попросив его высказать мнение: пропустит ли ее Московский цензурный комитет.
О событиях, разыгравшихся на заседании комитета, Гоголь сообщил впоследствии П. Плетневу (письмо от 7 января 1842 г.): «Как только занимавший место президента Голохвастов услышал название «Мертвые души», закричал голосом древнего римлянина: — Нет, этого я никогда не позволю: душа бывает бессмертна; мертвой души не может быть, автор вооружается против бессмертья». Разъяснение, что речь идет о ревизских душах, еще больше обеспокоило цензоров: «…уж этого нельзя позволить, это значит против крепостного права». Не помогло и заступничество читавшего рукопись Снегирева. При этом наряду с «цензорами-азиатцами» возражали и «цензоры-европейцы»; один из них, профессор римского права в Московском университете Н. Крылов, говорил: «Что вы ни говорите, а цена, которую дает Чичиков… цена два с полтиною, которую он дает за душу, возмущает душу… Этого ни во Франции, ни в Англии и нигде нельзя позволить. Да после этого ни один иностранец к нам не приедет».
Опасаясь запрещения рукописи, Гоголь забрал ее из Московского цензурного комитета и передал направлявшемуся в Петербург Белинскому. Гоголь рассчитывал, что в столице помощь В. Одоевского, Плетнева, Никитенко облегчит «Мертвым душам» путь в цензуре. И действительно: 9 марта поэма с небольшими поправками была разрешена к печати, но — без «Повести о капитане Копейкине». «Совершенно невозможным к пропуску оказался эпиэод Копейкина, — сообщал 1 апреля Гоголю Никитенко, который цензуровал рукопись, — ничья власть не могла защитить его от гибели, и вы сами, конечно, согласитесь, что мне тут нечего было делать».
Гоголь, однако, решил во что бы то ни стало сохранить «Повесть». Без нее, писал он Никитенко 10 апреля, — в поэме останется «прореха», которую ничем нельзя «залатать». «… Кусок этот необходим не для связи событий, но для того, чтобы на миг отвлечь читателя, чтобы одно впечатление сменить другим…» Гоголь переделывает повесть, так сказать, понижая ее персонажей в ранге: вельможа, генерал становится просто «начальником»; среди находившихся у него просителей не упомянуты генералы («Я выбросил весь генералитет», — сообщает Гоголь 10 апреля Плетневу); снято даже название «Дворцовая набережная», чтобы избежать ассоциаций с находившимися здесь Зимним дворцом и дворцами виднейших сановников. В характере Копейкина оттенены такие качества, как строптивость, привередливость. Гоголь соглашается даже изменить имя героя («Если имя Копейкина их остановит, то я готов его назвать Пяткиным и чем ни попало», — пишет он Н. Прокоповичу 15 апреля), опасаясь, видимо, ассоциаций с известным в то время фольклорным образом разбойника Копейкина. Однако необходимости в этой мере не возникло; измененная редакция повести была разрешена к печати (в современных изданиях, в том числе и в настоящем, в тексте поэмы печатается доцензурная редакция).
Читать дальше