Викентий Вересаев - Том 4. Повести и рассказы

Как только были опубликованы первые главы повести, в газетах и журналах появились) многочисленные рецензии на нее. Критика в массе своей называла новую повесть В. Вересаева одним из лучших произведений последнего времени. «Повесть задумана широко, – писал Л. С. в „Журнальном обозрении“ томской газеты „Сибирская жизнь“ (1909, № 58, 14 марта), – и, судя по началу, автору удалось передать в живом, талантливом пересказе тогдашние события, менявшиеся с калейдоскопической быстротой».

Когда же повесть стала известна целиком и выяснилась общая идейно-художественная концепция автора, доброжелательный тон критических высказываний сменился сдержанными, а порой прямо уничтожающими отзывами о новой вещи В. Вересаева. Положительные оценки были единичны. Правда, критикой отмечалось, что новая повесть дает материал для изучения настроений эпохи. «Вересаев очень чутко улавливает разного рода общественные настроения, различные в творящейся вокруг нас жизни. Уловил он и эту апатию, и эту скуку, и это омертвение еще недавно столь живого организма… Вересаев как бы видит, что эта усталость, эта общественная апатия– только внешняя кора. Что под нею, в одних местах глубоко, но все же притихли живые ключи… которые еще недавно так бурлили на глазах у всех», – справедливо замечал В. Боцяновский в «Литературных листках» («Новая Русь», 1909, № 83, 26 марта). Однако рецензенты самых разных направлений писали, что по своей идейной значимости и художественным достоинствам «К жизни» уступает повести «Без дороги» и «Поветрию». Но если критика была едина в общей оценке произведения, отмеченного стремлением автора встать «над схваткой», подняться над ожесточенной классовой борьбой, не утихавшей после революции 1905 года, то сами мотивы неприятия повести оказывались различными.

Элементы мистики, биологизм, выразившиеся в рассуждениях В. Вересаева о «Хозяине» и «Властителе», культ внесоциально толкуемой «живой жизни», естественно, вызывали возражения у тех, кто твердо верил в конечный успех борьбы народа за свободу. Н. На-ов в статье о сборниках «Знания» сожалел, что изображение революционных настроений рабочих оттеснено в повести на задний план «размышлениями на тему, что думает добрый интеллигент в этапе, когда ему не спится…» («Голос Приуралья», 1910, № 169. 11 августа).

При всем общем либерально-угодническом тоне статьи Вл. Кранихфельда в «Современном мире» (1909, № 5) критик высказал много справедливых суждений о повести. Он рассматривал ее как «правдивую и вдумчиво написанную летопись интеллигентских настроений» тех дней. Вл. Кранихфельд убедительно вскрывал индивидуалистическую сущность таких мнимых революционеров, как Чердынцев, который на поверку оказывался ближе к Иринарху. чем к Дяде-Белому «Когда революционные волны пошли на убыль», Чердынцев «не поставил себе вопросов: почему не удалась эта работа, почему результаты ее не оправдали его ожиданий и надежд?.. Вопрос: зачем жить? – вытеснил все остальные и завладел всем его существом», «возрождение Чердынцева произошло в плоскости чисто индивидуальных переживаний», и поэтому вересаевский лозунг «живой жизни» не может увлечь массы. Объективно повесть рисовала характерный для тех лет процесс «разобщения личности со средой» – в этом ее познавательное значение.

Подобные суждения о новой вещи В. Вересаева в те годы были редки. В условиях торжества реакции пресса почти исключительно предоставляла слово рецензентам черносотенных и охранительных убеждений. Идеи гуманизма, бодрый тон повести, очевидное желание автора противостоять упадническим настроениям, господствующим в литературе, известная близость в этом смысле В. Вересаева М. Горькому вызывали раздражение в либерально-реакционных кругах. Повесть называли «длиннейшей и скучнейшей», а самого автора – «идейно-жизнерадостным товарищем из первокурсных медиков», «совершенно безнадежным», «конченым писателем». С другой стороны, критиков правого лагеря радовал определенный отход автора «К жизни» от социальных тем к постижению «темных влечений души». Они склонны были рассматривать повесть «протоколиста» марксизма В. Вересаева как симптом резкого изменения умонастроений в среде молодых революционеров и как свидетельство того, что революция якобы зашла в тупик.

Это была разнузданная клевета на В. Вересаева, попытка использовать «К жизни» как материал для контрреволюционной пропаганды.

Писатель тяжело перенес нападки критики и позднее попытался вообще отказаться от своей повести, считая, что она «самая плохая из всех» его «вещей», «неуклюжая, надуманная, неубедительная» («Записи для себя», т. 5). Явно ошибаясь в общей оценке произведения, он высказал ряд верных конкретных замечаний: «Не могу… принять упрека за то, что повесть написана взъерошенным, претенциозным языком, что я в ней поддался тогдашней „моде“. Решительно все другое мое, относящееся и к тому времени, написано обычным моим языком. Здесь же „поддался моде“ не я, а герой моей повести, которая ведется от первого лица, в виде дневника. Мне пришлось даже ломать себя, чтобы заставить говорить моего героя языком, для того времени характерным.