Леонид Гаврилкин - Остаюсь с тобой

- Я очень рад, - сказал Протько.

- Я говорил с Балышем. И не раз, - продолжал Дорошевич, откинувшись на спинку стула, поглаживая руками животик. - И вчера звонил. Балыш пока что против всякой комиссии. Категорически. Пока вы, говорит, не начнете выполнять план, о комиссии и не заикайтесь. Вот так. Его, конечно, можно понять. Если сейчас он пришлет к нам комиссию, то этим самым признает, что он... не кто-нибудь, а он, именно он варварски эксплуатировал месторождение, когда сидел здесь начальником управления. Вот и требует выполнения плана. Короче, если мы хотим добиться снижения плана, надо выполнять завышенный. Другого выхода нет. Я могу только пообещать вам: как только управление по добыче нефти поднимется до плановых показателей, я сам поеду в министерство и без комиссии не вернусь. Как говорит мой внук, железно! А пока, товарищи, засучивайте рукава...

На прощание Дорошевич пожал первому руку Скачкову, но как-то мимоходом, больше из вежливости, а Протько улыбнулся, ласково заглянул ему в глаза, держа за локоть, провел до дверей.

- Запахло жареным, так и записки мои вспомнил, - сказал Протько уже в машине.

- Сложно, - вздохнул Скачков, обиженный той подчеркнутой непочтительностью, которую проявил по отношению к нему генеральный директор. - И откуда у Дорошевича эта привычка - рассказывать всякие дурацкие истории?

- Под старость все любят вспоминать, - усмехнулся главный геолог. - Нам от этого не легче. Мы с вами между природой и начальством. А они друг друга порой не очень понимают.

- Ничего не скажешь, оптимистическая симфония, - вспомнил Скачков свои слова, сказанные вчера Котянку.

- Я знаю оптимистическую трагедию, а вот симфонию... - сказал в бороду Протько.

Скачков помолчал, потом тяжело вздохнул:

- Будем надеяться, что до трагедии не дойдет. Хотя бы и оптимистической...

Главный геолог промолчал. Скачков оглянулся. Тот сидел, упершись бородой в грудь, закрыв глаза. Кажется, дремал.

9

Накинув на плечи пальто, Алла Петровна сидела за своим столиком и проверяла диктанты. Не заметила, как вошла директор. Услышав перестук каблуков, оторвалась от тетрадей, посмотрела перед собой. Антонина Сергеевна в новом голубом костюме, с тонким шарфиком на шее направлялась к ней. Лицо ее озарялось радостной улыбкой.

Об этом голубом костюме говорили все. Рассказывали, что она заказала его в ателье в тот же день, когда увидела на Алле Петровне голубое платье. Но в ателье, как водится, шили костюм очень долго, потом несколько раз его переделывали, желая во всем угодить придирчивой заказчице. Сделать это даже такому опытному закройщику, как Журавель, не всегда удавалось.

И вот сейчас Антонина Сергеевна голубым облаком приближалась к Алле Петровне, ожидая от нее если не похвалы - на похвалу не очень рассчитывала, - так хоть какой-то реакции. Алла Петровна заметила и сумела оценить обнову - костюм и правда был отличный и делал женщину моложе лет на десять, - но ничем не выдала своего восхищения. Откинувшись на спинку стула, кутаясь в пальто, натягивая полы на колени, она спросила:

- Когда это, Антонина Сергеевна, начнут топить? А то хоть в валенках приходи. В классе ученики надышат, а здесь невозможно. Как в подвале.

Антонина Сергеевна прямо на глазах обвяла, поблекла, растерялась так, что сначала не нашлась что и сказать. А потом, опустившись боком на стул перед столиком Аллы Петровны, с такой озабоченностью и такой заинтересованностью спросила, будто для того только и зашла в учительскую:

- Как дела? Давно собираюсь с вами поговорить, да все времени не могла улучить. А сейчас глянула в расписание, вижу, у вас "окно". Дай зайду, думаю.

Алла Петровна не любила никому рассказывать про свой класс, а тут не удержалась: не хотела и дальше обижать директора. В душе шевельнулась неожиданная жалость к этой женщине, такой беспомощной перед своим возрастом.

- Не очень. Бьюсь, бьюсь - и ни с места. Сначала думала, что забыли за лето. Однако чем больше учу, тем больше убеждаюсь, что дети не забыли. Они просто не знали. Многое приходится учить заново. Но и это не страшно. Страшно то, что ученики не хотят учиться. Пригрозишь двойкой в четверти, им хоть бы что. Все равно, говорят, будет тройка. Какие могут быть тройки, когда диктанты пишете на двойки? Напишем на двойки, вы, говорят, поправите, мы перепишем на пятерки. Вы слыхали такое? Утешает, что в классе все же есть светлые головы. А некоторые будто и не слышат, что им говоришь на уроках. Наделают дома такого... Вы только гляньте, - Алла Петровна показала директору страничку в тетради, расцвеченную красным. - Не знаю, что делать. Иногда кажется, что мне попались самые слабые классы.