Борис Голлер - Возвращение в Михайловское

Так слушайте, мой друг! Вы были обмануты... и, как говорят в простоте, подставлены злому случаю! Все, что дальше я скажу, разумеется, есть предмет величайшей тайны, и взываю к Вашей скромности, хотя и уверен, что есть все основания на нее рассчитывать.

Я не сужу чужих семей. Как не люблю, когда мне ставят в вину или в насмешку мои привязанности, о коих Вам известно. Когда судят семью - ту или иную, мужа илижену, - никто ведь не способен знать, каково этим людям друг с другом. Чего им не хватает? Что им мешает?

Ваш друг Раевский Александр взращен был в известной семье и с детства привык свободно пользоваться ее славой в этом мире - то бишь славой своего родителя. Но это вовсе не значит, что он сам способен быть славен. Это постепенно источило егозавистью - и стремлением вмешаться, где можно: принизить великое, испачкать чистое... В этом смысле - и Вы, и граф В. были равно его достойной мишенью...

К сожалению, легкомыслие некоторых особ противоположного полу помогало ему с успехом свершать задуманное.

Я недавно узнал, что же произошло. Внемлите с достоинством и твердостию! Существует уж не первый год связь - в прямом и низком смысле между графиней и ее кузеном, г-ном Раевским. Родство и особое отношение матери графини к своему племяннику помогали этой связи существовать довольно долго, у всех на виду, не вызывая никаких кривотолков. Графиня прекрасна и легкомысленна - может, добра, слишком добра... я ей не судья. Но когда эта связь оказалась под угрозой раскрытия... появились Вы. Вашему другу-демону ничего не стоило убедить графиню, что в ожерелье из ее поклонников Вы, как поэт, чье имя все больше на слуху в России, - алмаз, способный занять достойноеместо - может, незамещенное. Вы заняли его - и дальнейшее Вам известно лучше меня. Я не виню графиню - она слишком прекрасна, чуть избалована более, чем нужно, повторюсь, легкомысленна, но... Она согласилась, без сомнения, с Вашей ролью ширмы - до поры, покуда не пришел черед выставить Вас перед графом как козла отпущения или как предмет естественной ревности. Я знаю, что Вы любили ее иль любите. Сыщите в себе снисхождение, не вините ее! В сущности, несчастная женщина, ибо быть связанной с такой личностью, как г-н Раевский-сын... Не ведаю, чем Вам отплатили за это или чем Вас утешили (простите!) но теперь эта связь с г-ном Раевским развивается, сколько мне известно, свободно - и пока без помех, ей нет причин прерваться, - потому что главный виновник - Вы - впали в немилость, удалены и протчее.

Вспомните, что я Вам говорил - об Афродите-Пандемос, то есть Порочной, и Афродите-Урании, о связи духа! Об сем можно думать и так, и этак - и вовсе не думать, предоставляя все круговращению Небес - в пространстве, где все смертно, кроме них...

Извините меня, если положил в Вашу, возможно, не совсем окрепшую в опытах душу немножко зрелого дерьма... но уж такова моя доля в этом мире.

Страждущий о Вас и преданный Вам - боле, чем Вы думаете

Ф.Вигель[1].

[1] Письмо Ф.Ф. Вигеля не сохранилось.

Схолия

Пушкин, разумеется, не мог читать Флобера. Как, начиная "Онегина", не слышал еще о Стендале. Однако и без того в восемнадцатом веке - в начале девятнадцатого "наука страсти нежной" была преподана французской словесностью достаточно широко. Хотя в ней, как будто почти не возникала тема "жестокого воспитателя" - воспитания влиянием со стороны более опытного и мудрого. Гете попытался коснуться этого в "Фаусте"- первая часть - и, думается, потерпел поражение. Стендаль - может, оттого, что француз сказал по сему поводу весьма едко: "Подумать только! Призывать на помощь высшие силы... самого дьявола... и все для чего? Чтоб соблазнить модистку! То, что всем нам так легко давалось в двадцать лет - и безо всякой бесовщины!" Томас Манн называл "Фауста" национальной немецкой драмой, но имел в виду - лишь сам договор с дьяволом (который немцы в истории и вправду заключали не раз - впрочем, и другие народы). Но в итоге - в финале - у Гете "победитель не получает ничего". Фауст приступает к осушению болот. "Лишь тот достоин жизни и свободы - Кто каждый день за них идет на бой!" Прекрасно, но... Гора рождает мышь. И уж менее всего Мефистофель способен стать учителем в чувстве, он - проповедник безочарования. (У русских это словцо "безочарование" изобретет Жуковский, подхватит Гоголь, в его устах оно будет звучать уничижительно по отношению к оппонентам хотя меньше всех критикуемых им он сам был способен очаровываться.)

Все равно неслучайно на полях "Онегина" являются "Сцены из Фауста"...