Борис Голлер - Возвращение в Михайловское

Даже Арина - ведавшая всеми девками по должности и весьма строгая к ним - старалась не слишком загружать Алену черной работой. Раз уж дан девке такой талант!

В общем, к вечеру следующего дня там же в бане Арина парила теперь ее. То есть девка, конечно, натиралась сама, а Арина только веником лупила да наблюдала пристрастно.

- Полегше бы вы, Арина Родионовна! - иногда взмаливалась девка.

Она стояла перед ней, как статуя, такие видела Арина в Москве, когда водила своих недорослей гулять в сад... И удивлялась, как это делают каменных людей - и так похоже!..

- Потерпишь!.. К барину как-никак!

- Ой, что вы! А к какому? (Если честно, думала про Александра. Этот приехал недавно - и был еще незнаком с ней. Его темная с рыжинкой волосня на щеках и настойчивый темный взгляд завлекли ее.)

- К старшему!

- Ого! А что барыня скажут?..

- Молчи, дура!

- Уж и не скажи ничего! - засмеялась Алена игриво. Старший барин - так старший, ей-то что?.. И вяло изогнулась боком. Красивая, стерва!

Всякий раз, намывая так Алену - или какую другую из девок, потребных господам, - Арина пыталась вспомнить себя такою. И не могла. Не было в ней чего-то, наверно... Не было. И байна была та же - деревянный сруб, и темные камни те же - горячие... и скамьи склизкие. И только она сама была другой. Чего-то Бог не дал. Как-то барин Александр-душа спросил ее: "По страсти ли ты вышла замуж?" Она и ответь: "А как же? По страсти, родимый... по страсти! Прикащик и староста обещались до полусмерти прибить!.."

И он почему-то долго смеялся. Чего смешного?..

Она видела себя девчонкой, потом замужней бабой - недолгое замужество, муж помер в горячке... стояла босая посреди избы и в зеркале, которое отец ее притащил с развалин какой-то сгоревшей усадьбы - обломок зеркала, поеденный сыростью и тленом... видела себя теперь в том зеркале: худая!... ни девка, ни баба... лица не различишь, мосластые ноги и грудь - словно скошенная к животу... Отошла в сторону и что-то там пригубила из шкалика, который с некоторых пор всегда держала в бане, в уголке, на случай.

- Промеж мой! промеж! - сказала Алене почти злобно.

- Ой! и чего это все - промеж да промеж! Что там, свиньи ходили, что ли?.. - причитала Алена, но намывалась исправно.

- Нашлась, тоже мне! - проворчала Арина почти про себя. Но девка услышала.

- Чегой-то вы ругаетесь, Арина Родионовна, - запела протяжно...

Арине стало жарче - от выпитого. Два розовых шара покачивались перед ней - обтянутые, как на барабане, почти детской кожей, без морщинки, без пупырышка даже.

Откуда ты взяла это все? Бог дал! Бог щедрый - если хочет! - И уж без всякой злобы - даже ласково - шлепнула девку по мокрому заду.

- Ладно, кончай тереть - все богатство сотрешь!..

Богатство сие и предстало вечером Сергею Львовичу - в той же бане, где-то часа два спустя, когда пар уже сошел: дверь Арина после подержала открытой - чтоб не душно.

Алену он и не сразу заметил - сидела в углу, сложив руки на коленях.

- Ой, здравствуйте, барин! - сказала смиренно, точно не ожидала увидеть его здесь - случайно забрел.

- Алена, Аленушка! - произнес он слабым голосом. Сам напуганный-перепуганный насмерть, аж пот прошиб. - Ну, поди сюда!

- Ой, что вы! - но сразу и подошла.

- Сядь здесь... - Сергей Львович неловко притянул ее, уже не слыша очередного "Ой, что вы!". Притянул к себе девку и неловко поцеловал. Отвык.

Губы Алены пахли пережаренными семечками, прелыми травинками, сгрызанными на ходу, и безбожной молодостью.

- Ой, укусите! - сказала Алена, целуясь легко и привычно.

Он стал неумело разбирать плат на ее груди и стягивать с нее блузку.

- Да сама я, сама! - шептала Алена. Она умела сбрасывать блузку рывком - а юбку... так, наверное, вообще никто не умел. Перекрещивала ноги - сводя большие пальцы под подолом и, зацепляя его пальцами, тянула юбку книзу, пока та не слетала сама собой. Эрмитажный Рубенс возник пред влажным взглядом барина. Он уткнулся в ее груди, как младенец... пытаясь языком разделить их надвое...

- Щекотно! - сказала Алена и потянулась рукой к его брюкам.

- Минутку! - Он попытался помочь ей - и боялся, боялся... "Я желал бы быть сучочком, / Чтобы тысячам девочкам..." Все-таки прав Александр. Ужасное это ударение у Державина! Девочкам! (Он никогда не знает меры, Державин!) Река в кисельных берегах! Его нисколько не смущало, что в эту реку входил его младший сын, еще многие. Он молод, молод!.. Он повалил ее на скамью - еще не высохшую, и деревянный храм любви сомкнулся над ним.

- Божество! - шептал он. - Божество!.. - и так жадно, самозабвенно шептал, что она позабыла на миг свое вечное: "Ой, что вы!" - ей так никто не говорил! Сучок и задоринка! "Никогда б я не сгибался, / Вечно б ими любовался..."