Татьяна Щепкина-Куперник: Из детства Литы

— Что скажешь, Маринушка? — нарушила молчание Агния. — Провидение Божеское прямо…

— Да, уж это подлинно… Как по писаному расписали, — подтвердила Марина.

— И думать не о чем. Господи, Владыке! Ты все за нас, все за нас, недостойных! — восклицала Агния, а проснувшаяся маменька забормотала:

— То-то, театр… Я сама ей говорю: не доведут тебя театры-то эти да балы до добра! А ты небось потакаешь… ты все потакаешь… а вышло-то по-моему… Чего хорошего… А все театры да веселье — беса тешат!..

С тех пор для Литы настала новая жизнь, потянулись долгие, однообразные дни, немногим разнившиеся от жития преподобной Макрины, разве в том, что вместо кроткой и мудрой матери Эмилии была не скупившаяся на брань и тычки тетя Агния.

Жизнь Литы шла изо дня в день с однообразием машины: в семь часов она вставала, мылась, молилась, потом шла к тетеньке Агнии; поздравляла с добрым утром, целовала ручку у бабушки, потом у тетеньки, потом молилась в образной, рассматривая бесконечное количество икон, старых, темного письма, в дорогих ризах, перед которыми теплились, как драгоценные камешки, цветные лампадки. Потом возвращалась в комнату к тетеньке, где уже на столе шипел самовар и дымились горячие булки. После чая тетенька занималась с ней — заставляла ее читать и писать, учила вязать и шить. В двенадцать часов обедали. После обеда все отдыхали. В три часа пили чай, после этого Лита читала Агнии вслух «Жития святых», «Благочестивые размышления», «Сокровище духовное, от мира собираемое» и другие душеспасительные книги. В пять часов ужинали и опять отдыхали; в половине восьмого пили чай, а к девяти часам у Литы в комнате гасили огонь.

По субботам закладывали карету и ездили к вечерне, а по вечерам топили баню, и мылся весь дом: сначала хозяйка, потом челядь; после бани пили чай с клюквенной пастилой до седьмого пота и ходили все красные, точно ошпаренные. По воскресеньям ездили к обедне, а к обеду пекли пироги с кашей и сигом. Когда кто-нибудь захварывал, то пил малину и липовый цвет «от лихорадки», горькую траву «от живота», прикладывали капустные листы «от головы» и натирались теплым свиным салом «от груди».

К ужину, большей частью к тете Агнии, приходили какие-нибудь салопницы, монашки, странницы, помогали ей коротать вечерок. Так дни и шли — сегодня как вчера и завтра как сегодня.

Лита мало-помалу затихала и уходила в себя. Из прежней шумливой, бойкой хохотуньи-девочки вырабатывалось молчаливое существо с опущенными глазами, тихое как мышка. Ей внушили строго-настрого три правила, составлявшие венец благовоспитанности, по мнению тети Агнии.

— Никогда не бери ничего без спросу.

— Никогда не входи в комнату, пока не позовут.

— Никогда не суйся разговаривать, пока тебя не спросят.

Лита заучила эти правила и руководствовалась ими; но так как спрашивали ее о чем-нибудь редко, то и разговаривать приходилось ей мало. А так как за исключением определенных часов к тетеньке ее не звали, то она очень много времени проводила одна, предоставленная самой себе. Главным источником развлечения для нее было прежде всего знакомство с домом. Она обошла там все закоулки, заглянула во все чуланчики, боковушки и лесенки; только оставались перед нею запертыми, пугая своей недоступностью и таинственностью, комнаты тети Евлалии. Что там, почему туда никому нельзя ходить, какая это Евлалия — все эти вопросы роились у нее в голове. Она попробовала с ними обратиться к единственному лицу в доме, с которым отваживалась разговаривать, не ожидая вопроса, — к Лушке, когда они как-то остались вдвоем при крепко спящей бабушке. Но Луша могла ей рассказать очень немного, и то, что она рассказала, только увеличило тень загадочности, витавшую над запертыми комнатами левой половины.

— Они, сказывают, красавицы были и веселые такие, и был у них жених, уж должны были на Красной горке свадьбу сыграть. И вот поехали это они раз кататься, жених-то молодой, красивый был — верхом, вишь. Лошадь-то под ними чего-то испугалась, сбесилась да и сбрось его; он это о тумбу головой как ахнется… так и дух вон.

— Умер? — с ужасом, замирая, спросила Лита.

— Вестимо, помер… Часочка два, сказывают, промучился и помер. Ну вот, тетенька-то ваша с тех пор заперлась у себя и никого видеть не хочут.

Лита понять сразу не могла.

— Да почему же?

— Вот потому же… Что коли он помер, так и никого другого ей не надо. И сама вроде как бы померла, потому семь лет сидит без света Божьего, только няньку свою Антипьевну к себе пускает.