Татьяна Щепкина-Куперник: Из детства Литы

А теперь она отдавалась новым ощущениям: ей уже хотелось не только самой любить, бесплодно и мучительно, а быть любимой живыми людьми, быть нужной, давать счастье хотя бы вот этой самой Лите, целовавшей ей руки с немым обожанием…

Доктор наблюдал за ней и наконец решил, что настало время заговорить о Лите. «Но умысел другой тут был». Он хотел послать Евлалию на юг, чтобы окончательно укрепить ее силы, но чувствовал, что иным путем с ней ничего не поделаешь: поводом должно было послужить здоровье Литы.

— Жаль мне девочку. Слабенькая она. И мать ведь ее очень молодой умерла!.. Надо бы ее отправить куда-нибудь на юг на плохие месяцы. Начнется эта петербургская осень. Слякоть, туман. Организм слабенький, прямо ни за что поручиться не могу. Бедняжка… вот что значит — матери-то нет! Обидно, обидно, что нельзя этого устроить.

Он искоса посмотрел на Евлалию.

— Почему же нельзя? — к его удовольствию, вспыхнув, возразила Евлалия. — Ведь я же могу с ней поехать! — И перед ней даже не встало никаких сомнений: раз здоровье Литы в ее руках, то святой долг спасать девочку!

Недели через две на вокзале Варшавской железной дороги доктор и Агния Дмитриевна провожали Евлалию и Литу, уезжавших за границу.

Антипьевна ехала с ними. Круглое лицо ее выражало и страх, и радость, и изумление — всё сразу. Она, как наседка цыплят, собирала под свою мантилью разные узелки и корзиночки с тем, что она считала необходимым в путешествии. Можно было подумать, что вместо приличного местечка возле Генуи, где, по совету доктора, они должны были провести зиму, ее везли куда-нибудь в дикую землю, — такие вещи она забрала с собой. Тут было все — начиная с чая и баночек с вареньем и кончая утюгом, фунтом свечей и пузырьком лампадного масла.

Агния Дмитриевна прямо глазам своим не верила. Поездку сестры она не одобряла и находила, что «баловство одно — возить девчонку по заграницам». Довольно было бы поить ее рыбьим жиром. Но тем не менее за сестру она по-своему была рада и привезла ей на вокзал поклон от бабушки и икону Богородицы Одигитрии — помощницы в пути.

— Смотри, Антипьевна, чтобы деньги-то у вас не вытащили! — наставляла она. — То из комнаты не выходили, а то сразу вон куда! Ох, грехи, грехи!

Антипьевна успокаивала ее:

— Не бойтесь, Агния Дмитриевна, я глаз не сомкну, небось не вытащат!..

Тем временем доктор прощался с Евлалией.

— Я рад, что вы едете: эта поездка вам не меньше пользы принесет, чем Лите, — говорил он ей.

— Рады, что я уеду?.. — шутливо переспросила Евлалия. Она еще не привыкла шутить, и улыбка ее была какая-то робкая и светлая, как молодая весна.

— Ну вот! Отлично знаете… — смутился доктор. — Писать-то будете?

— Конечно, милый Сергей Петрович! — отвечала она, глядя на него благодарными глазами.

— Ну то-то… а то ведь я скучать буду! — И у него слегка дрогнул голос, но он постарался улыбкой скрыть подступившее волнение.

— А вы знаете что… приезжайте к нам, когда соскучитесь! — тихо промолвила она, глядя в сторону.

У него глаза заблестели:

— Евлалия Дмитриевна, а если я вас на слове поймаю и приеду к вам на Рождество?

Она порозовела и шепнула:

— Так мы будем очень рады, правда ведь, Лита? — спросила она прижавшуюся к ней Литу.

— Еще бы! — вскричала та.

Доктор наклонился и крепко поцеловал слегка дрожавшую руку Евлалии. И потом опять взглянул ей в глаза, и она тоже посмотрела в мужественные, добрые глаза доктора и поняла, что больше не одна на свете.

Зазвонил звонок.

— Господи, батюшки! Уедут! — закричала Антипьевна и метнулась к вагону. Поднялась суматоха, начались прощальные поцелуи.

— Счастливый путь! Пиши, как доехали!

— Литочка, матушка, держи корзиночку-то… тут пирожки жареные… Господи, никак молоко разбилось!

— Садись же, няня!

— Деньги-то, деньги-то берегите!..

— Смотрите же — до Рождества!

Еще звонок, свистки, еще свисток — и поезд тронулся. Евлалия, обняв Литу, смотрела в окно. Няня крестилась, приговаривая:

— В добрый час!

Агния махала платком, а доктор шел вровень с вагоном, сняв шляпу. Последнее, что Евлалия видела, были его добрые, чудные глаза, а последнее, что она слышала, были его слова, полные доброй надежды: «До свиданья. До Рождества!»

Быстро пошел поезд, и не только Литу — еще одну выздоровевшую от тяжкого недуга больную уносил он на этот раз, — уносил к новой жизни, к солнцу, свету и счастью.