Доктор назначил лечение и прибавил:
— Сиделку-то я вам все-таки пришлю… Надо будет и ванны делать и вообще… всякую черную работу. Вы-то сами не очень здоровы. А?.. — с сомнением посмотрел он на Евлалию.
— О, я совсем здорова! — смущаясь, ответила она.
— Ну вот… значит, первым делом — компресс, ну и все, как я сказал.
— Я все помню… Так до завтра?
— Непременно-с.
Доктор уехал, а у Евлалии сразу оказались полны руки дел. Надо было посылать в аптеку, распорядиться ванной, устроить компресс, дезинфекцию. Нужно было денег: того, что нашлось у няни, не хватало.
Послали Слюзина в монастырь к Агнии с письмом, которое произвело впечатление разорвавшейся бомбы на Агнию Дмитриевну. Она, кажется, была более испугана и удивлена, чем обрадована, но махнула рукой и послала сестре денег и поклон.
— Бабушка! Слышите? Евлалия-то вышла!
— Ну, вышла и вышла… довольно уж… посидела и будет. Говорила я ей… не стоит запираться… вон погода-то какая… а она не слушала. А вышло-то по-моему.
— Да ведь заразится, боюсь!..
— Помолимся, помолимся, авось Бог и помилует, — ответила старуха. — Закажи молебен Пантелеймону Целителю.
— Денег просит… Я послала: мне что ж, мне ее не надо, у меня все ее цело… — взволнованно продолжала Агния. — Не бесприданница ведь… Да и не свои будет тратить… Из Мелитининых пойдет!.. — сообразила она. — Только бы не заразилась… Экая шальная, прости, Господи! Ведь сказал доктор, сиделку пришлет… Все не по-людски…
— Отслужи, отслужи Пантелеймону, — бормотала старуха.
Тем временем в рябининском доме пошло новое, не похожее на прежнее существование. Молодая жизнь боролась с опасной болезнью — боролась мучительно, задыхаясь, с бредом, горячкой и судорогами; упорно и страстно отстаивала ее Евлалия, набросившаяся на деятельность, как умиравший от голода на еду. Толстая, здоровая сиделка и Антипьевна помогали ей, и понемногу болезнь поддавалась лечению.
Изо дня в день приезжал доктор. Лицо его сначала становилось все озабоченнее и озабоченнее, потом прояснилось, и опять на нем стала появляться улыбка, которая так понравилась Евлалии.
«Говорят, по улыбке можно судить о человеке; если так, то доктор, должно быть, очень хороший человек!» — думала Евлалия.
К доктору она сразу почувствовала большое доверие и даже не рассердилась на него, когда он ей как-то сказал:
— Вам, сударыня, самой надо полечиться; извольте-ка у меня попить железа да гуляйте каждый день: ишь, сад-то у вас какой, как будто и не в Петербурге, а вы ведь совсем не гуляете.
— Почему вы думаете? — удивилась Евлалия.
— Да уж вижу… Правда… ведь? Сознайтесь-ка!
— Правда…
— Ну, то-то и есть. А вы извольте гулять, а то я вам не позволю за больной ходить!..
Евлалия должна была обещать доктору, что будет гулять, но не исполнила этого обещания. Ей как-то невозможным казалось сделать этот последний шаг к обычному порядку жизни. То, что она делала для Литы, другое дело, но для себя… Однако доктор не дал ей задумываться.
— Гуляли? — спросил он назавтра, смотря на нее пристально красивыми серыми глазами, в которых светилась мягкая, чуть насмешливая доброта.
— Нет… — опустила она голову.
— Нехорошо, нехорошо. А ну, пожалуйте-ка сюда, покажите мне ваш сад… — усмехаясь, сказал он и, растворив дверь на балкон, шутливо подал Евлалии руку.
Она повиновалась ему почти помимо воли, и, опустясь со ступенек балкона, они вышли в старый сад.
— Благодать-то какая!.. Не воздух, а мед! — сказал доктор.
Евлалия жадно вдыхала аромат сада.
Цвели липы, и их медовый запах густо насыщал все кругом. Старые деревья покрыты были золотистым налетом цветов.
Над ними гудели пчелы; в лучах солнца толклась мошкара; небо было ярко-голубое.
Молча прошли они аллею. Евлалия, как во сне, глядела на кусты красных «сердечек», на полуразвалившиеся качели, от которых остались одни столбы, и вдруг упала на скамью, закрыв лицо руками, и заплакала.
Доктор дал ей выплакаться.
Он понимал, что его «здоровая» пациентка, кажется, больше нуждается в лечении, чем больная, и что в душе у нее что-то творится. И ему было жаль молодое существо не только как врачу, но и как человеку.
Как человек он мог только догадываться о причине ее бледности и печального выражения больших глаз, но как врач он определил малокровие и решил вылечить девушку хотя бы помимо ее воли.
Профессиональное самолюбие заставило его захотеть, чтобы Евлалия стала опять сильной, здоровой и цветущей, как и должно быть в таком возрасте. А к этому прибавилась и симпатия к грустной девушке.
Читать дальше