Максим Горький: Достигаев и другие

(Нестрашный молчит. Все смотрят на него, ждут. Не дождались.)

П а в л и н. Между прочим, гражданин Звонцов в речи своей коснулся - и весьма обидно - церкви. Среди многих обычных и легкомысленных поношений, коими господа интеллигенты привыкли обременять духовенство, указал он и на то, что, дескать, нужно устранить из богослужения древнеславянский язык, дабы сделать глас божий более вразумительным душе пасомых - наивной душе народа нашего.

Н е с т р а ш н ы й (угрюмо). Наивная! Тоже, сказал! Положи-ка палец в рот ей, наивной... сукиного сына дочери!

Ц е л о в а н ь е в. С войны-то бегут и бегут.

Л и с о г о н о в. Вся Россия дезертирует...

П а в л и н (возбуждаясь). Причиною чего служит злокозненная проповедь о свободе мысли, воле народа и прочем...

Н е с т р а ш н ы й. А во время второй Думы ты всё-таки с эсерами обнюхивался и сам всё это проповедовал.

П а в л и н. Утверждение - голословное. Возвращаясь к речи господина комиссара Звонцова, должен сказать: мнение его о языке ниспровергается тем фактом, что католическая церковь пользуется в службе богу языком латинским.

(Поп Иосиф, свернув козью ножку, закурил.)

П а в л и н. Однакож крепость и сила римской церкви от сего не страдает, и даже удары еретиков, подобных Лютеру...

Н е с т р а ш н ы й. Брось, отец Павлин! Речами накормлены мы вполне достаточно, даже до тошноты.

Т р о е р у к о в. Погодите, дайте послушать.

Н е с т р а ш н ы й. Сколько ни глотай воздух, сыт не будешь...

П а в л и н (сердито). Вы, почтеннейший Порфирий Петрович, равно как и всё сословие ваше, волею грозной судьбы ввергаетесь в область политики, опаснейшую для неискушённых в ней. А потому вам необходимо знать, что всё понятное обнаруживает себя как вреднейшая людям глупость, истинная же и святая премудрость скрыта в непонятном и недоступном ухищрениям разума...

Л и с о г о н о в. Верно. Ох - верно!

Т р о е р у к о в. Как во сне живём. Чёрт те что...

П а в л и н (напористо). Религия есть оружие против соблазнов и козней диавола...

Н е с т р а ш н ы й. Я против религии не спорю.

П а в л и н. И, как всякое оружие защиты, религия подлежит развитию и совершенствованию. Посему: если мы лишились светского главы - необходимо оную заменить духовной. В Москве поднят вопрос об избрании патриарха...

Н е с т р а ш н ы й. Ты скажи, что нам делать, нам?

Л и с о г о н о в. Нам, друг дорогой, хоть сатану давай, - был бы порядок, вот как дело-то стоит.

Т р о е р у к о в (грустно). Что-то, друзья, будто не то делается нами! Всё беседуем. А вот - бабы... им революция не мешает. Они своё дело не бросают... Огурцы - посолили, капусту - заквасили, грибы...

Д о с т и г а е в. Губин идёт...

П а в л и н. Встреча с этим... лиходеем нежелательна! (Быстро идёт к двери направо, заметил Иосифа.) Ах, это вы, отец Иосиф, махорку курите? Как же это вы здесь - махорку, а?

И о с и ф. Нечего покурить-то, нечего!

П а в л и н. Воздержитесь! Здесь - не трактир.

Н е с т р а ш н ы й (толкая его к двери). Иди, а то скандал будет...

(Павлин, Нестрашный ушли, за ними Лисогонов, неплотно притворив дверь, выглядывает в гостиную. Губин идёт из зала - тяжёлый, толстый человек с оплывшим лицом и наглыми глазами. Его сопровождает Алексей Достигаев.)

Г у б и н. Вот это и есть - она?

А л е к с е й. Да.

Г у б и н. Рыжая, в платье сопливенького цвета?

А л е к с е й. Да, да... Жанна Густавовна.

Г у б и н. Ничего, заметная стервоза! Вот эдакие бабёнки вредных лет...

А л е к с е й. Вы хотели сказать: средних лет?

Г у б и н. Я говорю как хочу. Вредных лет, значит - между тридцатью и сорока. Самые интересные. Понял?

А л е к с е й. Не совсем.

Г у б и н. Отец умнее тебя, хотя... тоже не Бисмарк! Ну, айда шампань лакать, баболюб.

И о с и ф. Достопочтенный Алексей Матвеевич...

Г у б и н. Чего?

И о с и ф. Богом вас прошу - заплатите за гусей, коих вы перестреляли...

Г у б и н. Ага! Это - ты? Так я же тебе сказал: подавай в суд.

И о с и ф. Нет на вас суда, кроме божия...

Г у б и н. Врёшь, есть! Пошёл прочь. И - подавай в суд. Не подашь приеду другой раз, ещё кого-нибудь застрелю... понял?

И о с и ф. Я, Алексей Матвеевич, в газету пожалуюсь на вас.

Г у б и н. Валяй! В газету! Архиерею! Валяй... (Ушёл в буфет.)

(Иосиф вынул кисет, свёртывает папиросу, вспомнил, что нельзя курить махорку, и, спрятав кисет, огорчённо махнул рукой, снова сел в угол.)

Ц е л о в а н ь е в. А боится Павлин Губина!

Т р о е р у к о в. Кто его, чёрта, не боится!

(Нестрашный вышел.)

Л и с о г о н о в. Подставили ему ножку попы-то.

Ц е л о в а н ь е в. Положим, это вот Порфирия Петровича тяжёлая лапка вышибла его из городских-то голов.