Максим Горький - Мальва

- За-адаст он тебе за твои шашни! Так оттянет уши, что они по аршину величиной будут! Ты лучше не попадайся на глаза ему!

Насмешки рыжего, неприятного человека породили в Якове острую злобность к отцу. А тут еще Мальва мнется и, глядя на него то задорно, то грустно, усиливает до боли его желание обладать ею...

И вот Яков, придя к отцу, смотрит на него, как на камень посреди своей дороги, - на камень, через который невозможно перескочить и обойти его нельзя. Но, чувствуя, что он нимало не боится отца, Яков уверенно смотрел в его угрюмые, злые глаза, точно говорил ему:

"Ну-ка, тронь?!"

Они уже дважды выпили, но ничего не сказали еще друг другу, кроме нескольких незначительных слов о промысловой жизни. Один на один среди моря, они копили в себе озлобление друг против друга, и оба знали, что скоро оно вспыхнет, обожжет их.

Рогожи шалаша шуршали под ветром, лубки постукивали друг о друга, красная тряпка на конце шеста лепетала что-то. Все эти звуки были робки и похожи на отдаленный шепот, бессвязно, нерешительно просивший о чем-то.

- Что, Сережка пьет все? - угрюмо спросил Василий.

- Пьет, каждый вечер пьяный, - ответил сын, наливая еще водки.

- Пропадет он... Вот она, свободная-то жизнь... без страха!.. И ты такой же будешь...

Яков кратко ответил:

- Я таким не буду!

- Не будешь?! - хмуря брови, сказал Василий. - Знаю я, что говорю... Сколько времени живешь здесь? Третий месяц пошел, скоро надо будет домой идти, а много ли денег понесешь? - Он сердито плеснул из чашки в рот себе водку и, собрав бороду в руку, дернул ее так, что у него голова тряхнулась.

- За такое малое время многого здесь и нельзя добыть, - резонно ответил Яков.

- А коли так, так нечего тебе тут шалыганить - иди в деревню.

Яков молча усмехнулся.

- Что рожу кривишь? - угрожающе воскликнул Василий, озлобляясь спокойствием сына. - Отец говорит, а ты смеешься! Смотри, не рано ли начал вольничать-то? Не взнуздал бы я тебя...

Яков налил водки, выпил. Грубые придирки обижали его, но он крепился, не желая говорить так, как думал и хотел, чтоб не взбесить отца. Он немножко робел пред его взглядом, сверкавшим сурово и жестко.

А Василий, видя, что сын выпил один, не налив ему, еще более освирепел.

- Говорит тебе отец - ступай домой, а ты смешки ему показываешь? Проси в субботу расчет и... марш в деревню! Слышишь?

- Не пойду! - твердо сказал Яков и упрямо мотнул головой.

- Это как так? - взревел Василий и, опершись руками о бочку, поднялся со своего места. - Я тебе говорю или нет? Что ты, собака, против отца рычишь? Забыл, что я могу с тобой сделать? Забыл ты?

Губы у него дрожали, лицо кривили судороги; две жилы вздулись на висках.

- Ничего я не забыл, - вполголоса сказал Яков, не глядя на отца. Ты-то все ли помнишь, гляди?

- Не твое дело учить меня! Разражу вдребезги...

Яков уклонился от руки отца, поднятой над его головой, и, стиснув зубы, заявил:

- Ты не тронь меня... Здесь не деревня.

- Молчать! Я тебе везде - отец!..

- Здесь в волости не выпорешь, нет ее здесь, волости-то, - усмехнулся Яков прямо в лицо ему и тоже медленно поднялся.

Василий, с налитыми кровью глазами, вытянув вперед шею, сжал кулаки и дышал в лицо сына горячим дыханием, смешанным с запахом водки; а Яков откинулся назад и зорко следил угрюмым взглядом за каждым движением отца, готовый отражать удары, наружно спокойный, но - весь в горячем поту. Между ними была бочка, служившая им столом.

- Не выпорю? - хрипло спросил Василий, изгибая спину, как кот, готовый прыгнуть.

- Здесь - все ровня... Ты рабочий - и я тоже.

- Вон что-о?

- Ну, а как? За что ты на меня взъелся? Думаешь, я не понимаю? Ты сам сначала...

Василий зарычал и так быстро взмахнул рукой, что Яков не успел уклониться. Удар попал ему по голове; он пошатнулся и оскалил зубы в зверское лицо отца, уже снова поднявшего руку.

- Смотри! - предупредил он его, сжимая кулаки.

- Я тебе - посмотрю!

- Брось, мол!

- Ага... ты!.. ты - отца?.. отца?.. отца?..

Им было тесно тут, в ногах у них путалось кулье из-под соли, опрокинутая бочка, обрубок.

Отбиваясь кулаками от ударов, Яков, бледный и потный, со стиснутыми зубами и по-волчьи горевшим взглядом, медленно отступал перед отцом, а тот шел на него, свирепо махая кулаками, слепой в своей злобе, как-то вдруг и странно растрепавшийся - точно ощетинился, как освирепевший кабан.

- Отстань - будет - брось! - говорил Яков, зловеще и спокойно, выходя из двери шалаша на волю.

Отец рычал и лез на него, но его удары встречали только кулаки сына.