Петр Боборыкин - Долго ли?

Все это она кидала отрывочными фразами, пробираясь к кушетке и жестом приглашая его присесть рядом.

С первых слов ее Лука Иванович побледнел, потом нервная дрожь прошла у него по спине. Он сжал кулаки, желая овладеть собою, неловко упал на кресло и, пугаясь своего чувства, выговорил:

— Ваш хохол — вовсе не сумасшедший… Я видел здесь, как он мучился за вас. Я страдал с ним вместе…

Дальнейшие слова замерли у него. Он их точно еще сильнее испугался, чем самого чувства, заговорившего в нем с такой назойливостью.

Юлия Федоровна выпрямила голову, щеки ее чуть заметно вздрогнули, глаза слегка затуманились.

— Вы это серьезно? — тихо спросила она.

— Вы видите, — с возрастающим волнением вымолвил Лука Иванович.

— Совсем серьезно? — повторила она. Рот ее раскрылся, и все лицо приняло небывалое выражение почти физической боли.

— А то как же? — смог сказать Лука Иванович и отвел голову от ее взгляда.

— Нет, не надо! — заговорила она вдруг горячо и сосредоточенно, но как бы подавляя звуки собственного голоса. — Не надо этого, Лука Иваныч, ради самого Бога, не надо!..

— Вам его не жаль?

— Про кого вы говорите?

— Про этого… Пахоменку…

— Оставьте его!.. Что мне до него за дело! Он — мальчик. Я про вас, Лука Иваныч…

Она смолкла и опустилась головой на подушку кушетки.

— Почему же не надо? — смелее и громче выговорил он. — Юлия Федоровна, нельзя же вечно предаваться этой маслянице! Я не хочу проповедовать, но не могу и я так… Понимать я отказываюсь: чего вы ждете в таком, петербургском, пошлом, унизительном… разгуле?.. Извините, я не откажусь от этого слова!

Рыдания послышались в ответ.

Юлия Федоровна лежала головой на подушке. Ее стройное, роскошное тело колыхалось от судорожных всхлипываний. Лука Иванович протянул было к ней руки; но руки у него опустились. Он даже затаил дыхание — так неожиданно поразило его это.

Но рыдания продолжались недолго. Голова приподнялась. Она обтерла лицо почти стыдливым жестом, опустила глаза, поправила мантилью, сбившуюся на правую щеку, и прошептала все с той же интонацией:

— Не надо, Лука Иваныч! Я — отпетая.

— Чего же вы ждете в этой пошлости? — повторил Лука Иванович с такой суровостью, что сам не верил звукам своего голоса.

— Чего? Вы непременно хотите знать? Вы этого сами не чувствуете?.. Скука меня душит, Лука Иваныч, скука!..

Она протянула это слово унылой, страдающей нотой.

Так этот звук и резнул его по душе.

— Скука? — выговорил он растерянно.

— Да, а этого мало?..

— Но вы не живете… вы не знаете настоящей жизни, клянусь вам!..

— А вы знаете? — резко спросила она, приблизив к нему лицо. — Вы — литератор, интеллигентный человек, вы знаете, ха-ха-ха!.. Полноте, Лука Иваныч! это у вас с языка сорвалось, вы — не фразер, вы это так сказали. Ну, слушайте: до знакомства с вами я еще все надеялась, что вот нападу же на человека, который действительно живет с верой в свое призвание, да не с такой, как у Елены… такая наивность смешит меня, — больше ничего. Познакомилась я с вами и в первый же разговор наш увидела, что вы тяготитесь ужасно своим делом…

— Не делом, — все так же сурово возразил Лука Иванович, — а положением; не скукой страдаю я, а недовольством.

— Это все равно: вы себя только обманываете… и не один вы, а все подобные вам… Вы и мной-то заинтересовались от скуки… Ну, посмейте сказать, что с серьезной идеей, посмейте!

Она это крикнула.

— Посмею, — ответил Лука Иванович, и голос его дрогнул страстной нотой, — посмею!.. Вы меня обманули своей жизненностью, свежестью; я увидал в вашей натуре прекрасные дары, вы сами предложили мне указать вам другие интересы…

— А вы сейчас и пошли на эту удочку!.. Что же это, как не скука?

Движение губ ее придало лицу опять выражение едкой боли. Луке Ивановичу стало делаться жутко.

— Не обо мне идет речь, — выговорил он убитым голосом, — вас надо спасти от этой мертвечины!..

Слово Елены Ильинишны само подвернулось ему.

— Мертвечина!.. пожалуй… тем лучше… Но вы не спасете… Лука Иваныч, оставьте меня, если вы уже, в самом деле, очень меня жалеете. Измучитесь, истреплетесь… вы и сами станете мертвецом. Вы видели, я со дня на день откладывала свое спасение… Думаю: вот найду в себе силу, не будет меня глодать эта всегдашняя, глупая, барская, развратная, как хотите… тосска. Нет, все то же. Право, лучше уж, пока есть здоровье, забываться, хоть секундами, в чем-нибудь диком, нелепом; вставать, как я, в три часа, ложиться в 7 утра, бегать по всем этим грязным маскарадам, обедать, ужинать, шампанское пить, слушать всякое вранье… Лучше, Лука Иваныч, в тысячу раз лучше! Не нужно, по крайней мере, ничего искать, ни у кого ничего не нужно спрашивать, ни на что не нужно надеяться!..