Петр Боборыкин - Долго ли?

— Так точно, да и теперь у них еще не покончено.

— Так он к генералу не пойдет просить: горд, да и ловкости у него совсем нет — не умеет обойтись с таким человеком.

— Это вы правильно говорите: в их звании все как-то больше с амбицией.

— Уж не знаю, чего гордиться-то! — вырвалось у Анны Каранатовны. — Вот я и говорю, Иван Мартыныч, — продолжала она первоначальным тоном: — Вы уж извините, может, Лука Иваныч сейчас придет, а платить-то ему опять нечем будет.

Мартыныч энергичнее дунул на пепел папиросы и повел плечами.

— Полноте, Христа ради, Анна Каранатовна! — вскричал он с краской на лице. — Как вам не стыдно? Опять вы эдакой разговор со мной ведете; я уж вам докладывал, что крайности никакой не имею. Тоже я и самому Луке Иванычу довольно говорил: не пропадет! Ведь вы сами знаете, я не этим одним живу.

Он опустил голову и стал говорить медленно и с некоторым волнением:

— Да, если б и еще пождать пришлось, я с радостью, и от новой работы не откажусь, так как в этом деле и вы, Анна Каранатовна, не то, чтобы замешаны… а мне, собственно, ваше спокойствие дорого.

Бледные глаза Анны Каранатовны уставились на Мартыныча, сначала с недоумением, но оно тотчас перешло в нечто другое: не то улыбку, не то смущение.

— Я очень это понимаю, Иван Мартыныч, — совсем тихо выговорила она, — даже очень…

— Плевое дело-с, поверьте! А вы мне только одно слово скажите: мне вот, дескать, того или другого требуется — и я в миг! А пожелаете меня обидеть, тогда и считаться начинайте.

Вышла значительная пауза. Анна Каранатовна стала было наливать себе третью чашку и задумчиво оставила ее. На лбу Мартыныча заблистали искорки пота. Его собеседница слышала, как он громко дышит. Она оперлась щекой о ладонь правой руки и, глядя на него через самовар, заговорила, точно слушая самое себя:

— Как я на вас посмотрю, Иван Мартыныч, вы человек — на редкость, уж позвольте мне вам это сказать. Обо многом вы не мечтаете, на службе, поди, и пансион будете получать, работа всегда есть, концы с концами сводите, да еще других одолжаете…

Мартыныч хотел было остановить ее восклицанием, но она продолжала:

— Уж полноте, пожалуйста! я ведь не выдумываю; твон ведь она, машина-то, стоит; это вы ведь говорите, что она вам даром досталась; а коли не купили, так напрокат взяли; нынче Даришь-то уехал в Париж, остался брат его — Купишь!..

Лицо Мартыныча все больше и больше сияло.

— Другие вон и сочинителями себя считают, и пятьдесят целковых за лист там, что ли, получают, а основательности-то нет. Вы думаете, я этого ничего не понимаю. Я не учена, а тоже не хуже другой вижу, какой кто человек… Что же это я вам чаю-то! — как бы спохватилась она, берясь за его блюдечко.

Мартыныч отказался и придержал стакан рукою. Пальцы их коснулись. В вялых глазах Анны Каранатовны что-то заискрилось.

— Много вы меня утешили! — выговорил Мартыныч с громким вздохом. — Для меня это дороже всякой награды, и, если уже позволите, Анна Каранатовна, пойти на полную откровенность, я вам вот что скажу: об вашей судьбе я уж не однажды думал и боюсь вам изъяснить все, что мне на ум приходило, опять тоже и на сердце…

— Ну, уж это вы напрасно, Иван Мартыныч, так деликатничаете; мою жизнь вы сами видите: была не хуже других… молодость — глупость… голова всего раз закружится, а там и носи обузу-то!..

Ее остановил скрип двери, Настенька, покачиваясь, выползла на середину комнаты, залепетала и направилась к Мартынычу.

Анна Каранатовна сердито на нее обернулась.

— Вот она, обуза-то, Иван Мартыныч, легка на помине. Сказано тебе — сиди там!.. сказано или нет?

Девочка этого окрика не испугалась и подошла к Мартынычу. Он погладил ее по головке и сказал:

— Занятная она у вас!

— Уж больно надоела. Ступай, ступай, а то нахлопаю!

Ребенок, как ни в чем не бывало, заковылял в свою комнату. Мать проводила его до двери все теми же сердитыми глазами.

— Вот ведь, подите, — сказала она, оборачиваясь к гостю, — свое детище, а иной раз видеть не могу.

Мартыныч как-то сначала с недоумением поглядел на Анну Каранатовну; но тотчас же сделал мину человека, тонко понявшего смысл возгласа.

— Это действительно так; только ведь она ни в чем неповинна.

И он указал глазами на дверь, куда вышла Настенька.

— Знаю, а все тошно бывает смотреть на нее!

Мартыныч ничего не возразил, только расправил усы и немного опустил глаза. Анна Каранатовна отвела голову в сторону.