Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Часть 3)

Но он знал, что заставляет себя думать об этих людях, для того чтоб не думать о Марине. Ее участие в этом безумии - совершенно непонятно.

Если б оно не завершилось нелепым купаньем в чане, если б она идольски неподвижно просидела два часа дикой пляски этих идиотов - было бы лучше. Да, было бы понятнее. Наверное - понятнее.

Он шагал уже по людной улице, навстречу двигались нарядные люди, покрикивали пьяные, ехали извозчики, наполняя воздух шумом и треском. Все это немножко отрезвляло.

Но когда, дома, он вымылся, переоделся и с папиросой в зубах сел к чайному столу, - на него как будто облако спустилось, охватив тяжелой, тревожной грустью и даже не позволяя одевать мысли в слова. Пред ним стояли двое: он сам и нагая, великолепная женщина. Умная женщина, это - бесспорно. Умная и властная.

В этой тревоге он прожил несколько дней, чувствуя, что тупеет, подчиняется меланхолии и - боится встречи с Мариной. Она не являлась к нему и не звала его, - сам он идти к ней не решался. Он плохо спал, утратил аппетит и непрерывно прислушивался к замедленному течению вязких воспоминаний, к бессвязной смене однообразных мыслей и чувств.

У него неожиданно возник - точно подкрался откуда-то из темного уголка мозга - вопрос: чего хотела Марина, крикнув ему: "Ох, да иди, что ли!" Хотела она, чтобы он ушел, или - чтоб остался с нею? Прямого ответа на этот вопрос он не искал, понимая, что, если Марина захочет, - она заставит быть ее любовником. Завтра же заставит. И тут он снова унизительно видел себя рядом с нею пред зеркалом.

Прошло более недели, раньше чем Захарий позвонил ему по телефону, приглашая в магазин. Самгин одел новый фланелевый костюм и пошел к Марине с тем сосредоточенным настроением, с каким направлялся в суд на сложно запутанный процесс. В магазине ему конфузливо и дружески улыбнулся Захарий, вызвав неприятное подозрение:

"Дурак этот, кажется, готов считать меня тоже сумасшедшим".

Марина встретила его, как всегда, спокойно и доброжелательно. Она что-то писала, сидя за столом, перед нею стоял стеклянный кувшин с жидкостью мутножелтого цвета и со льдом. В простом платье, белом, из батиста, она казалась не такой рослой и пышной.

- Выпей, - предложила она. - Это апельсинный сок, вода и немножко белого вина. Очень освежает.

Сначала говорили о делах, а затем она спросила, рассматривая ноготь мизинца:

- Ну, что скажешь о радении?

- Я - изумлен, - осторожно ответил Самгин.

- Захарий говорил мне, что на тебя подействовало тяжело?

- Да, знаешь...

- Чем же изумлен-то?

- Ведь это - безумие, - не сразу сказал он.

- Это - вера!

Теперь Марина, вскинув голову, смотрела на него пристально, строго, и в глазах ее Самгин подметил что-то незнакомое ему, холодное и упрекающее.

- Это - больше, глубже вера, чем все, что показывают золоченые, театральные, казенные церкви с их певчими, органами, таинством евхаристии и со всеми их фокусами. Древняя, народная, всемирная вера в дух жизни...

- Мне это чуждо, - сказал Самгин, позаботясь о том, чтоб его слова не прозвучали виновато.

- А это - несчастье твое и подобных тебе, - спокойно откликнулась она, подстригая сломанный ноготь. Следя за движениями ее пальцев, Самгин негромко сказал:

- Я совершенно не понимаю, как ты можешь... Но она не дала ему кончить, снова глядя на него очень строго.

- Ты меня ни о чем не спрашивай, а что надобно тебе знать - я сама скажу. Не обижайся. Можешь думать, что я играю... от скуки, или еще что. Это - твое право.

Он замолчал, глядя на ее бюст, туго обтянутый батистом; потом, вздохнув, сознался:

- Я сожалею, что... видел тебя там... Он говорил не о том, что видел ее нагой, но Марина, должно быть, поняла его так.

- Это пустяки, - небрежно сказала она. - Но ты видел, чем издревле живут миллионы простых людей.

Она встала, встряхнув платье, пошла в угол, и оттуда Самгин услыхал ее вопрос:

- Серафиму-то Нехаеву узнал?

- Нехаева? - повторил Самгин давно забытое имя. - Там?

- Ну да! Бесновалась, седенькая, остроносая, вороной каркала: "Дхарма, Дхарма!" А наверное, толком и не знает, что такое Дхарма, Аодахья.

- Вот как... странно, - сказал Самгин, а она, подходя к столу, продолжала пренебрежительно:

- Как везде, у нас тоже есть случайные и лишние люди. Она - от закавказских прыгунов и не нашего толка. Взбалмошная. Об йогах книжку пишет, с восточными розенкрейцерами знакома будто бы. Богатая. Муж американец, пароходы у него. Да, - вот тебе и Фимочка! Умирала, умирала и вдруг - разбогатела...