Я Горбов - Асунта

- О нет, о нет, не в горах ! Я хочу равнину. У меня такая душа, что я хочу равнину. Мне от гор страшно, она меня давят.

Он посмотрел на меня с удивлением. А я думала об еще одной тайне моего царства: зачем мне было говорить Филиппу о смерти Аннетт, разбившейся в Пиренеях?

- Где ты хочешь, там мы и будем жить, - произнес он, спокойно. - Чего я хочу, так это чтобы ты была совсем, совсем довольна. Чтобы ты была счастлива.

И оба, задумавшись, мы прислушивались к мелодии движения. Мы

{151} были соединены, будущее нам открывалось, но настоящее было таким, что я не в силах была ни о чем практическом думать. Закрыв глаза, я старалась точно себе представить все, что могла пережить в пещере-часовне Ларисса, как ей радостно могло быть отдаваться отовсюду к ней подступавшему спокойствию.

И думала о приближении минуты, когда мне будет так сладко не только не отказывать, но самой желать того, чего у меня попросят. Дождь перестал и на все лег легкий и чудесный туман, придавший холмам, виноградникам, садам и тут и там видневшимся фермам особую мягкость, особую грацию. Перелески, деревни, через которые мы проезжали, повороты, на которых осторожный шофер немного замедлял ход, прямые, когда он давал автомобилю волю, спуски, подъемы...

На все ложился смягченный дымкой свет, и ответы на тихие вопросы, которые изредка задавал он, или задавала я, ответы похожие на отзвуки, ответы, которых было даже не надо потому, что всегда они были подтверждениями. Мое было царство и все в нем мне было покорно. Позже выглянуло солнце и но сторонам стали появляться белые скалы, дома один к другому приблизились, слились в пригородные улицы, загроможденные грузовиками, трамваями, обыденные, простонародные, грязноватые, ленивые... Потом по обеим сторонам появились подстриженные деревья и улицы превратились в аллеи, впадавшие и выходившие из симметрических или неправильной формы, площадей.

- В Старый порт, - сказал Филипп.

Мы вошли в прославленный ресторан, оба взволнованные, оба друг другу подчиненные, и, не в силах говорить, я подошла к окну и стала смотреть на чаек, кружившихся над синеватой водой, над лодками, над набережными, над складами...

"Чайка, - думала я, - белая собачка с черным пятном вокруг глаза, почему ты залаяла, когда Ларисса вошла в пещеру-часовню? Что ты увидала? Теперь мне кажется, что я догадываюсь, но разве можно быть уверенной?".

А чайки кружились, поднимались, падали почти до самой воды, что-то хватали, улетали, прилетали. Как души, которым потом дадут имена: Мадлэн, Аннетт... еще какие? Еще чьи имена? Я мечтала, мне почти казалось, что я сама между небом и землей, или над морем, или еще где-то, в деревне, в большом городе, над городом... Я была в моем Царстве, рядом с Филиппом, которого так сильно, так горячо любила.

- А Ларисса, - сказала я ему, - Ларисса, дочь моего Царства, которая побывала в пещере и вернулась? Не мне ли зваться Лариссой?

На улице загремело, застучало, заревело - рабочие привели в движение пневматическую машину, которой разбивают мостовую. Филипп не мог понять. И не расслышал.

- Царица? - спросил он. - Не понимаю. О какой царице ты говоришь ?

Машина на улице на секунду утихла.

- Я больше не хочу быть Асунтой, - сказала я, - я хочу быть {152} Лариссой. Можно мне быть Лариссой? Называй меня не Асунта, а Ларисса. Хорошо?

- Ну конечно, если ты хочешь, если тебе так нравится, так будешь Лариссой.

Машина снова загрохотала. Но Филипп уже расслышал "Ларисса" и "царица" осталась для меня одной".

48. - ЗАВЕРШЕНИЕ.

Асунту похоронили на Гравборонском кладбище рядом с Марком Варли. В самый день похорон Савелий, войдя в ее комнату, нашел рукопись "для меня одной", которая была спрятана на дне того самого ящика, откуда он извлек, чтобы его сжечь, скрытый Асунтой конверт, и прочел ее. Потом, до поздней ночи, он оставался в глубоком раздумьи. "Так вот было, - говорил он себе, когда мы проводили ночи с Марком Варли, в его квартире, да, да, вот именно так было".

Но он знал, он отлично знал, что самого себя обманывает. Царства видений больше не было. Ларисса-Царица, наследница, умерла и, вместе с ней, оно исчезло. Все ей написанное было только для нее одной. Она одна, только она одна, - чувствуя, что конец недалек, знала его настоящую причину: горе, которого она не смогла преодолеть, и последствие неосторожной попытки посмотреть на белый свет и встретить мальчика-проводника. Взглянула на реальность и ушла.

Что до него, до Савелия, то ему пришлось остаться в своем доме. Для того, чтобы продолжать жить, у него было одно средство: не думать об Асунте, не думать о пропавших рукописях, не думать об исчезновении царства. Он купил большой конверт, вложил в него рукопись Асунты, и записочку: "Прилагаю к сему текст, составленный моей покойной женой незадолго до кончины. Думаю, что он может вас заинтересовать. Савелий Болдырев".