Надежда Горлова - Паралипоменон

Однажды она видела лося, сначала смотрела на него, как на внезапно появившуюся за лозняком стену, а потом ветка вздрогнула и видение ожило, сложилось в лося.

От Любы пахло тиной, в ее одежде заводилась плесень. Евдокия боялась, что сестра утопится или тронется рассудком, как мать:

Поезжай, Любка, в Лебедянь, на стройку, что молодой тебе в деревне сидеть - а то будешь городская, дайкось за городского выйдешь.

Любе было семнадцать, она уехала в вязаной кофте с мумиями ольховых сережек, застрявшими в вязке.

Она выросла в лесу, в общежитии все шесть девочек были из разных деревень - они жили как волчицы в одной клетке, по ночам плакали, по утрам за волосы оттаскивали друг друга от отсыревшего полупрозрачного зеркала.

В лебедянском Доме культуры девушки взрослели быстро. Люба покрасила волосы и курила в кустах боярышника, заедая запах листьями. За ней ухаживал разведенный, с макаронной фабрики.

Она пригласила его в Курпинку на выходной из одного тщеславия показать деревенским городского жениха.

Евдокии понравился "солидный мужчина" - он сидел, расставив ноги, уперев в колени красные, в белых трещинах на фалангах пальцы, и платком утирал лиловый пот.

Евдокия уговаривала Анатолия выпить - в стакане с палевой брагой стояли и растворялись мохнатые лучи. Анатолий отказывался и пригубить - "не пью, хозяйка, сроду в рот не брал" - это было очень подозрительно, но не вызвало подозрений.

Евдокию охватило страстное, тщеславное желание выдать сестру за непьющего - "выходи, девка, за Анатолия. Суженого конем не объедешь, кто много копается, счастлив не бывает". Люба отмахивалась: "да иди ты еще" ей понравился кудрявый блондин на стройке, без переднего зуба, желтоглазый веселый монтажник.

Монтажник выпивал и танцевал в Доме культуры, подмаргивал Любе. Когда он улыбался, у него на щеке появлялась ямочка. В его присутствии Люба смеялась без умолку - они танцевали, но ни разу не поговорили.

Евдокия сердилась - "Любка глупая, не нуждается хорошим женихом", решила применить строгость.

Ветер шумел за окном, перемешивая березы, и бесшумно гнал крошки по столу в Доме. Евдокия сказала:

- Ты, Любка, либо иди за Анатолия, либо как знаешь, но к нам не приезжай - и тесно тута, и детей кормить надо, и Отцу надо отдыхать хоть в воскресенье - он не молодой уже.

Все было несправедливо, у Евдокии бегали глаза, Люба побледнела и Евдокия тут же раскаялась, стала звать, но Люба убежала, в Шовское и на попутке в Лебедянь, на пороге Дома культуры она палочкой счищала курпинский суглинок с каблуков. Мимо нее прошел монтажник в обнимку с женщиной. Это была его замужняя сестра, он хотел, чтобы она познакомила его с Любой, смеющейся девушкой с таким гладким лицом, что в нем можно было как в воде отразиться тенью.

Он не заметил скорчившуюся на крыльце Любу с измочаленной палочкой в руке. Люба видела его - и не пошла на танцы.

Свадьба была в Лебедяни, в доме жениха. Столы вынесли во двор, и на них вскакивали разлапистые как капуста куры. Ошметки сухого навоза летели из-под ног танцующих гостей.

На второй день свадьбы Анатолий выпил рюмку водки, в которой нырял болотный огонек как пузырек в ватерпасе, сглотнул так, будто проглотил расколотое стекло, и обвел двор медленным как солнце взглядом. Начался запой.

Люба со свекровью прятались в соседских сараях и там ругались бесшумно, как глухонемые, чтобы не выдать себя перед соседями. После таких бессловесных ссор Любе казалось, что у нее резиновые губы.

Она лишилась невинности только через два месяца после свадьбы, когда запой Анатолия иссяк.

Второй запой был мрачнее. Анатолию всего несколько раз удалось ударить Любу - она уворачивалась. Ей даже нравилась эта война - быть легкой, как пух, спать чутко, как в лесу, двигаться по дому тихо, как луч.

-10

В Курпинке директор объезжал поля. Подсолнухи отцветали, и лепестки их заскорузлой шелухой шуршали на обочинах.

У поворота к Малинкам стоял черный мотоцикл с коляской. В поле гремело, подсолнухи в смертельном страхе качали тонкими шеями и запрокидывали черные пыльные лица к небу.

На дорогу вышла баба, желтая от солнца. Она несла стопку подсолнечников словно стопку тарелок, увидев директора, стопку уронила, и несколько черных тарелок раскололось.

С тех пор ловили и штрафовали, ездили по дорогам.

Евдокия наломала подсолнечников ночью и вылущила в наволочку.

К Корнеичу приехал на велосипеде друг. Вернувшись с войны, он нашел в лесу мину, стал смотреть ее и лишился правой кисти. Булыч все научился делать левой рукой, а на правой носил черную кожаную перчатку, вытертую и блестящую на солнце.