Николай Гарин-Михайловский: Студенты

Надо идти отсюда. Надо навсегда оставить дом, родных, все, к чему так привыкли воля, сердце, мысль. Почему надо? Надо.

Он посмотрел на сад, на дом и пошел со двора, огибая террасу.

О чем жалеть?! Он пошел по улице.

Умереть?! А кругом жизнь била ключом и казалась прекрасной и в спокойном прозрачном воздухе, и в безмятежном осеннем небе, и в этом контрасте покоя с шумом улиц, в спешном движении пешеходов, в грохоте телег, экипажей. Утро, полное жизни, сверкает, охватывает, и так мучительно хочется слиться опять со всей этой прелестью жизни, чувствовать силу, крылья, обаянье, блеск этой жизни, лететь туда, в ту чудную даль, где едва заметно, привольно и беззаботно точно купается в синем воздухе свободная птичка. О, как захотелось вдруг жить!

«Хочу жить, жить хочу! – напряженно стучало в висках Карташева. – Но не здесь, – здесь смерть: не здесь…»

Карташев очнулся на вокзале. Какой-то поезд готовился к отходу. «Поеду отсюда…»

Куда? Да, да: куда? Он вдруг вспомнил какой-то городок, где жил друг его дяди. Он раз только и видел его у дяди. Грустный, задумчивый, молчал и все слушал, а глаза, добрые, ласковые, смотрели на него – Карташева.

«Он добрый», – успокоительно подумал Карташев и пошел покупать билет.

Потом, уже сидя в вагоне, он подумал, что надо все-таки написать матери.

Он позвал посыльного и, вырвав листок из его тетрадки, написал:

«Я попал, как Жучка, в вонючий колодезь. Если удастся выбраться из него – приеду. Если нет – не стоит и жалеть. Прощайте и простите».

Карташев ехал, смотрел в окно вагона, прислушивался к стуку колес, ничего не видя, ничего не слыша. Мысли, как вспугнутые птицы, тревожно, – точно отыскивая местечко, где бы присесть, – носились в его голове. Носились, и он гнал их, – они отлетали, опять возвращались – беспокойные, тревожные. Мысли о доме, матери, о Петербурге, долгах, о Верочке, Шацком, о настоящем мгновении, о смерти – все было загажено, тоскливо, не на чем было остановиться, отдохнуть.

На одной из станций поезд стоял, Карташев, смотря в окно, думал: «Этот стрелочник, который стоит перед его окном и смотрит на него – Карташева, захотел бы поменяться с ним ролями?..»

Какой-то поезд подошел и остановился так, что окно купе, где помещался Карташев, пришлось против арестантского вагона. Вагон уже трогался. В нем было человек пятнадцать. Карташев встал, с любопытством рассматривая из своего окна арестантов. На скамье сидел молодой человек с гладко причесанными волосами. Перед ним лежали хлеб, какая-то рыба. Сидевший отрезывал ломтиками хлеб и рыбу и не спеша ел. Слегка косые глаза его спокойно, удовлетворенно смотрели куда-то и видели, очевидно, не то, что окружало его. И вдруг эти глаза остановились на Карташеве. Чьи это глаза? Он где-то уже видел их.

«Иванов?!» – мелькнуло вдруг в голове Карташева.

Очевидно, и Иванов узнал его. В его косых глазах мелькнул какой-то ужас, и Карташев, как ужаленный, отскочил и спрятался в глубине купе.

Узнал его или нет Иванов?

Карташев сидел растерянный, подавленный.

«Да, так вот где опять перекрестились наши дороги».

1895