Николай Гарин-Михайловский - Студенты

Дядя старался делать вид, что ничего особенного не замечает. Он только проговорил упавшим голосом:

– А вот для твоей болезни водку пить не годится.

Карташев молча закусил сардинкой.

– Мама вас послала направить меня на путь истины?

Дядя растерялся, покраснел и замигал глазами.

– Тёма, как тебе не грех, – за что ты издеваешься надо мной? – обиделся он.

Голос дяди задел Карташева и вызвал доброе чувство.

– Бог с вами, я и не думаю издеваться над вами… – ответил он смущенно.

– Издеваешься… надо мной, над матерью, издеваешься над всеми святыми…

– Дядя, голубчик, я не знал, что вы все уже святые… И не думаю издеваться.

– Издеваешься! Потому что ты эгоист, о себе только думаешь и не хочешь подумать, каково-то там отзываются все твои штуки… Ведь та-то, которая тебя на свой позор на свет родила, любит тебя не так, как ты ее; для тебя шутки, ты о ней и не думаешь, а я потерял голову; я оставил ее в кровати уже; кроме тебя, пять душ у нее, и никто не на своей дороге… Зина развелась с мужем… Грех, грех, Тёма!

Карташев сидел облокотившись и молчал.

– Я думаю, что для всех было бы лучше поскорее избавиться от такого, как я…

– Ты думаешь? Если бы ты немножко больше любил тех, кто живет тобой, ты думал бы иначе… Я приезжаю к тебе за две тысячи верст, и ты не находишь ничего лучшего, как издеваться надо мной… Я старик… Показываешь, как ты водку пить научился…

Дядя дрожал, голос его дрожал, руки дрожали. Карташев встретился с его глазами и сказал:

– Дядя, голубчик, ну, извините… Теперь уж поздно говорить, – махнул он рукой, – я запустил свою болезнь настолько… Я весь уже пропитан ею.

– Да ерунда все это.

– Дядя, голубчик, – вспыхнул опять Карташев, – только не будем же так сплеча рубить: ерунда, ерунда… Я вам говорю то, что говорит наука, а вы: «Ерунда»!

Дядя задумался.

– Твоя мать поручила мне отвезти тебя к доктору. На что лучше наука…

– На что лучше, – угрюмо ответил Карташев.

– Тут у нее есть какой-то знакомый.

Дядя достал записную книжку и прочел фамилию доктора.

– Ну, одевайся, поедем. Да закуси хоть кофе, чтоб не несло от тебя водкой.

– Вы думаете, я уж настоящим пьяницей сделался? Я пью, но так и не могу привыкнуть.

– Для чего же ты пьешь?

– Чтоб скорее к развязке… – Карташев прочел боль и страдание на лице дяди и добавил: – Впрочем, как ни несносна жизнь, но если доктор скажет, что можно надеяться, я согласен бросить и буду лечиться. Вы взяли вопрос с другой стороны.

– Ты делаешь милость и снисходишь, чтобы жить для нас, – ответил дядя, отворачиваясь и смотря в окно.

– Ну, будет же: на меня не стоит сердиться.

– Тебя мама избаловала, папу на тебя надо было.

– Та-а-ак… Это, конечно, было бы лучше, потому что от папы я давно сбежал бы в Америку и, по крайней мере, стал человеком, а теперь я шут гороховый…

– Ну, брат, уважил ты… стою и думаю: да куда же девался наконец мой племянник Тёма?

Карташев усмехнулся.

– Тёма, собственно, умер, осталось только гнилое тело, в котором шевелятся еще черви, – это вы и принимаете за жизнь.

– Да ты просто с ума сошел!

Карташев рассмеялся.

– Сошел с рельсов, сошел с ума, сошел с колеи жизни… Лечу под откос, а вы разговариваете со мной, как с путным. Я ведь теперь и сам не знаю, что через секунду сделаю и с собой и с вами. Иногда иду по улице и думаю: брошусь и начну всех, всех, как бешеная собака, кусать, пусть не я один пропадаю, пусть заразятся и другие.

– Если бы это говорил какой-нибудь купеческий, избалованный сынок… но человек с высшим образованием…

– Э, дядя, оставьте хоть образование: ходим вокруг да около, а к образованию ума и сердца, как говорил Леонид Николаевич, еще не приступали… Навоз времен мы все с нашим образованием…

– Так ломаешься… не знаешь уж, что и говоришь.

– Не то что ломаюсь, а изломан уж весь…

– Ну, брось же ты, Тёма, этот тон… Порядочный человек… ну, застрелится, а не будет же через час по столовой ложке…

– Порядочный? так я же и не порядочный…

– Агусиньки! как маленький ребенок.

– Ну, вот, ребенок?.. И все, что я говорю вам, одно ребячество?

– Ребячество.

– И ничего заслуживающего внимания нет в этом?

– Нет.

– По чистой совести и правде?

– Как люблю моего бога.

– Просто с жиру человек бесится?

– Только.

– И можно так жить?

– Можно…

– Душа без тела может жить?

– Может, конечно… на том свете одна же душа.

– А на этом тело без души? Ну, тогда, конечно, больше не о чем и говорить: вы убедили меня, и я хочу жить!.. И какой же скотиной я сделаюсь, дядя, только ахнете… Возьмите…