Николай Гарин-Михайловский - Студенты

– Пожалеет наконец господь?

– Пожалеет.

Дядя настоял на своем, и Карташев поехал с ним в Казанский собор. Там под громадными сводами звонко отдавались их шаги, и дядя, с большим вытянутым лицом, испуганно спрашивал племянника:

– Тёма, где икона?

Карташев оглянулся и показал на одну из икон.

Дядя, запасшийся целым пучком свечей, подошел благоговейно к иконе, поставил свечи и, стоя на коленях, стал читать молитвы.

Карташев стоял в стороне и безучастно смотрел на образ.

– Ежели Казанской, – шепнул ему на ухо сторож, – то не тому образу молятся они…

Карташев быстро подошел к дяде и смущенно сказал:

– Дядя, я ошибся: вон тот образ.

Дядя, оборванный в разгаре молитвы, вскочил и с непривычной горячностью накинулся на племянника:

– Ну, ведь это же просто бессовестно! Ну, что же это? ткнул куда-то… Ну, ей-богу, просто на смех… так вот, чтобы только издеваться…

– Дядя, голубчик, ей-богу же, я не виноват… Честное слово, не нарочно…

– Э! Терпеть уж этого не могу… Ну, где же настоящая?

– Вон, вон…

– Опять что-нибудь окажется?

– Верно, настоящая, – кивнул головой сторож.

– И свечи все истратил!

Дядя мелкими шажками пошел купить новых свечей и направился к указанному образу.

Карташева разбирал смех, но он удерживался, и, когда дядя кончил молиться, он с серьезным лицом пошел рядом с ним из церкви. Дядя шел озабоченно-торопливо и с упреком говорил племяннику:

– Нельзя, нельзя, голубчик, без бога.

– И я говорю, – ответил Карташев, кивнув головой.

– Говоришь, а что делаешь? Не ты один, конечно: все ваше поколение.

– У всякого поколения свой бог…

– У тебя какой?

– У меня нет, и потому я не поколение.

– Кто ж ты?

– Китайский навоз… Там четыреста миллионов каждого поколения уже две тысячи лет насмарку.

Карташев переменил разговор.

– Бросил пить, и ни капли не тянет. Хотите, брошу опять курить? Бросаю, честное слово…

Дядя даже рассмеялся, увидя, как Карташев пустил по улице свою табачницу.

– Знаю я, голубчик, что, если б хороший кнут на тебя, ты потащил бы такой воз…

– Кнут – вы, конечно? Не было вас перед французской революцией.

– И поверь, что, если б я был Людовиком Пятнадцатым, так, ей-богу же, ничего бы и не было.

Карташев хохотал до слез.

– Ах, дядя, голубчик, один восторг вы…

Дядя шел быстро, подбирал высоко ноги, улыбался и пренебрежительно повторял:

– Дурень ты, дурень!

Совсем было выехали, как вдруг на вокзале Карташев увидел мелькнувшую Горенко. Сообразив, что и она тоже едет, он наотрез отказался ехать в этот день.

Дядя каждый раз, как племянник проявлял новый каприз, приходил в полное изнеможение. Он бессильно топтался на месте, вытирал пот на лбу и придумывал, как бы опять настроить на лад своего норовистого спутника.

– Но почему же ты не едешь?

– Не все ли равно вам? Сегодня не еду.

– Скажи прямо: может, ты завтра и совсем не поедешь?

– Завтра, честное слово, поеду.

– Но почему же не сегодня?

– Не скажу.

Дядя подумал и произнес решительно:

– Я один еду.

– И отлично.

– Ну, знаешь, честное слово, сколько живу, ничего подобного, никогда такой мороки у меня не было, как эти дни с тобой… я просто болен… живого места нет во мне.

– А я умираю и то молчу.

– Эх, батюшка, все мы умрем… не о том надо думать, а о том, чтоб поменьше мучить близких… Больной, больной, а уж из рук вон!

На другой день опять чуть было не расстроилась поездка.

– Дайте мне карманных денег, – потребовал Карташев.

– На что тебе?

– Не хочу быть от вас в зависимости.

– Да что ты, господь с тобой?

– Мне три месяца жить осталось, и довольно с меня всякой опеки… Я ведь отлично вижу и читаю ваши мысли: вы вот усадите меня в купе, тронется поезд, и тогда я весь в ваших руках. Не хочу: ни в чьих руках я с этого времени никогда не буду… Так и запишите и маме передайте… Я теперь не то, чем был прежде, тогда мне было что терять, а теперь у меня надежный товарищ.

– Кто?

– Смерть.

– Господи, как может измениться человек. Ты совсем негодяй.

– Я вам говорю, дайте денег.

– Ну, дам…

– Сейчас дайте.

– Да что ж ты, Тёма, не веришь, наконец, мне?

– Не верю, не верю, никому не верю…

– Да у меня таких денег и нет: вот все…

– Деньги у вас зашиты в жилете, видел ведь.

– Господи, где ж я тут распарывать их буду?

– Идите в уборную.

– Сейчас звонок.

– Успеете.

– Тёма, ведь я старик.

– Ну, когда ж я такой подлец, что мне решительно все равно – старик вы или нет.