Георгий Владимов - Большая руда

Он не знал, кто они такие, противники аномалии. Все это показалось ему в диковинку. Впрочем, он уже сильно устал. И у него вдруг отчего-то начала болеть здоровая рука, хотя ей-то совсем не попало.

— Глупости все это, — сказал Пронякин. — Баранку не так вертанул, вот и вся тайна…

Наверное его ответ понравился ей. У нее заблестели глаза. И она смотрела на него с улыбкой и с любопытством, склонив голову набок.

— А вернее, не поберегся я. О себе не подумал… Тут меня и подстерегло, с непривычки… Да ладно, не об этом я хочу…

— И вы сейчас жалеете? — опять перебила она. — Вы бы второй раз на это не пошли?

— Почему не пошел бы? Только на верхнем повороте дурака бы уже не свалял. — Он помолчал и прибавил: — Я вот о чем хотел… Крохоборства много было в моей жизни. Теперь уж не поправишь.

— Не нужно так говорить, — сказала она, волнуясь. — Зачем вы на себя наговариваете? Я все равно не поверю. Вы жили так же чисто, как и… как и совершили свой подвиг. И вы не дурака сваляли, когда ехали с рудой. Вы, наверное, были охвачены порывом, правда?

Он вздохнул.

— Ладно. Пусть будет порыв, ежели вам так нравится. Только мне бы уж не о себе думать…

— Неужели вы думаете, что вам дадут умереть?

Он облизнул губы. Они пересыхали все чаще, и он должен был беречь время и слова.

— Просьба у меня к вам, — сказал он быстро. Наконец-то, наконец-то она слушала его молча. — Тут жена ко мне приезжает… Боюсь, не застанет. Я написал бы, только не смогу.

— Так вы продиктуйте мне, — сказала она поспешно.

— Вы слушайте… Женщина она еще красивая, мужиков около нее всегда хватает… Да она ведь все… на бойких местах… Я уж ее такую застал… Ничего поделать не смог. Так вот, мужиков-то хватает, а жалеть по-настоящему, как я жалел, это навряд ли кто найдется… Вы бы потолковали с ней. Что дальше делать ей… Жить как.

— Но я ведь ее совсем не знаю! Что же я ей скажу?

— Вы и меня не знали… Вы это ей как бы от меня все скажите… Боюсь я, спутается с кем не надо. Я это без ревности говорю. Я за нее боюсь…

Она прижала руки к груди.

— Боже мой, но вы же совсем не знаете женщин. Они сильнее вас. Жена может всю жизнь прожить памятью о муже.

— Это моя-то женулька?

Ему вдруг стало и смешно, и досадно. «Экое же ты нескладное существо!» — подумал он. Но это была досада на себя за то, что он тратит и время, и слова впустую. Лучше бы он сказал это все Антону. Боль опять подступила к нему, и он закрыл глаза. Он не хотел бы закричать при ней, а она все не уходила.

Наконец он услышал ее голос, как из тумана:

— Может быть, вам хочется уснуть?

— Да, — ответил он, не открывая глаз.

— Я постараюсь сделать, о чем вы просили.

Он не ответил. Она постояла немного и тихо, почти бесшумно вышла, прикрыв дверь.

Вошла сестра и постояла над ним, прислушиваясь к его дыханию, затем погасила свет и ушла. Он открыл глаз и слушал, как ветер, налетая порывами, хлопает форточкой и шумит в мокром лесу, и понемногу начал задремывать. Но вскоре ему приснилась боль. И ничего другого, кроме боли, в тех же местах и только чуть слабее, чем наяву.

Он знал, что это сон и что, проснувшись совсем, он почувствует боль по-настоящему и, чтобы задобрить ее, старался думать обо всех радостях, какие были у него когда-нибудь. Но ими не так уж богата была его жизнь, да многое и позабылось с тех пор, как он избрал себе профессией наматывать на колесо бесконечную ленту дороги. Дорога отняла у него память. Точнее, она заменила ее. Всегда, если он что-то рассказывал, он начинал: «Как-то раз еду это я…» — но вот куда он ездил и когда это было, он уже не помнил, потому что главным в рассказе была дорога, которая мало чем отличалась от другой дороги.

Но вот он увидел себя в тамбуре вагона, на нем шинель без погон и вещевой мешок режет плечо. Это он после армии едет к невесте. Он держит тяжелый мешок на плече, чтобы не опускать его на заплеванный пол, и всматривается в черное окно, но не видит ни огонька. Два года назад его саперная часть строила здесь железнодорожный мост и станцию, а неподалеку, в забытой Богом деревушке, они и познакомились. Потом часть передислоцировали на север, а она обещала ему присылать по два письма в месяц и ждать. Она присылала их аккуратно и ждала два года, вот он и едет к ней, потому что отец его женился в третий раз, а больше у него никого не осталось.

Он сошел на маленькой станции, где поезд стоял полминуты, и ринулся к насыпи в черную темень. Можно было и подождать до утра в поселке строителей, но он хотел добраться до ее дома к рассвету, пока она с матерью не уйдет в поле. Он шел целый час разъезженной дорогой, извивающейся во ржи. Потом из облаков выступила огромная выпуклая луна и залила всю степь голубым светом. Он пошел быстрее и вскоре почувствовал близость реки. Он навсегда запомнил, как пахла тогда река сочным и молодым запахом осоки и как туман перед рассветом окутывал камыши.