Лев Гунин: Сны доктора Гольца

Кибрич был назначен на место Председателя Гас-Хаоса, и справлялся со своей задачей блестяще и не прилигая никаких усилий. И это понятно: ведь он должен был дать отдых своим заплывшим жиром от употребления такой питательной пищи, как профессорские мозги, извилинам. Пока он отдыхал, неразлучный с ним Косточкин и другие трудились в поте лица, строча отчеты об усилении хаоса и о том, как в ним - с этим хаосом - жить дальше. Над головой Кибрича хаотично кружились снегопады из купюр, которые исчезали в черной бездне под ногами Хозяина. Из карманов Кибрича, расположенных под его мощными крыльями, вылетали другие купюры, которые с железным стуком опадали в заморских пещерах и в железных ящиках под заморскими озерами, с деревянным стуком наполняли карманы приживалок, любовниц, холуев и чистильщиц, с цоканьем откупориваемой бутылки наполняли желудки списочных величеств и со звоном пустоты мерещились в карманах простых налогоплательщиков. Холмы и горы костей, слез и крови множились у подножия временного Олимпа Хозяина, десятки и сотни его бывших недругов, антипатий, предметов мести падали, сраженные, как бесплотные куклы, огненными стрелами Его никогда не засыпающей мстительности.

Бывших Его коллег и соратников одного за другим хватали удары, его давние любовшицы по ошибке вместо успокоительных капель выпивали баночки с серной кислотой, каждый, кто отирался близ Него в ратеркесном свннарнике, получал свою порцлю отравленного дерьма.

7

И вот заискрилось всеми цветами радуги, засверкало кровью и бриллиантами слез, засветило прекрасное, как солнечный свет на крыльях бабочки, и отвратительное, как бабочкины же мохнатые крылья или как крысиная улыбка, великолепное, как сияющая высота могущества, и зловонное, как гниющее заживо тело, новое мощное яйцо. Оно покатилось по списочному Зазеркалью и остановилось у самого последнего предела, у невидимой грани, отделяющей ту сторону зеркала от этой. Оно - это яйцо появилось на свет для того, чтобы занять две позиции: с одной и с другой стороны невидимой грани; только из таких яиц выходят хозяева страны. Оно застыло между двух миров и остановилось в абсолютнейшей тишине, как будто все мироздание затаило дыхание, как будто все вокруг застыло в ожидании чего-то. Оно остановилось между движением и покоем, удерживаемое в таком положении невероятной, неведомой силой, потом вдруг с отвратительным скрежетом-грохотом разломилось, распалось, и из него, потягиваясь и совершая невероятные, неожиданные конвульсивные движения, появилось чудовище. Это чудовище было точь-в-точь такое же, как то, что сидело в своей дерьмовой бездне под первым кабинетом Кибрича и управляло обеими сторонами зеркала. Оно зевнуло, снова потянулось - и тут же сожрало проходившего мимо вислоухого барана.

"Я предлагаю на утверждение кандидатуру Косточкина, проговорил Кибрич на сей раз обыкновенным человеческим голосом, уже в роли Председателя Тевоса Вортсиним (как известно, списочное яйцо содержит зародыш, в себе заключающий и место, и того, кто его занимает, в готовом виде; не важно, что формально - для противоположной стороны зеркала - состоялось как бы голосование по кандидатуре Кибрича на пост Председателя). Валентин Францевич, представляющий теперь уже собой огромную статую-чудовище, с лапами, уходящими в бездну дерьма, с головой, вылезающей из Зазеркалья, и уже ощущающий иную бездну, уготованную ему, где заправляют маленькие рогато-хвостатые существа, помешивающие смолу, где поджариваются Кибричи, во всем своем чудовищном величии занимал теперь все пространство, на месте первого, что увидели глаза Гольца - нескольких деревянных домиков, на месте кабинетов и куч с дерьмом, на месте тысяч сожранных им людей и на месте заглоченного им воздуха, он был теперь воплощелием самого зазеркалья, самого списочного, числительного, номенклатурного, мира, он стал его плотью, а мир Зазеркалья, мир кошмаров Гольца, воплотился в Кибрича.

И только тогда Гольц неожиданно отделился от Валентина Францевича, стал маленькой, нелепой фигуркой, выпал сначала в ту комнату в деревянном доме, потом на свою кровать. Но полностью отделиться от Кибрича не смог.

8

Впервые в жизни профессор вспомнил, что не в первый раз видел этот сон. Что такие сны, как наваждение, посещали его неоднократно, но, просыпаясь, он начисто забывал о них. Профессор все еще чувствовал в себе неисчезающее чувство брезгливости, несмываемого отвращения, отвратительной тошноты, и вдруг стал понимать, что уже никогда не избавится от этих ощущений. Он почувствовал себя запачканным, изгаженным, как будто на нем лежала неснимаемая вина за то, что он совершал во сне. И, действительно, если бы его сознание не было готово, если бы не было развращено до определенной степени, думал Гольц, он бы сумел вытряхнуть себя из Кибрича (а, может быть, это было невозможно, может быть, это вселенское Зло, разбухнув и разросшись до последней степени, научилось на грани гибели всего мира, целого мироздания, манипулировать любым сознанием, любой личностью, любым человеческим "я". А того, кто не "манипуляровался", дерзко-смелых, самых чистых и несгибаемых, научилось убивать моментально).