Чингиз Гусейнов - Магомед, Мамед, Мамиш

Здесь (нашел!) в нос ударила сырость, по узкому тупи-ку поднялся вверх и очутился в маленьком полутем-ном дворе. В глубине дома комната Селима, пригнулся и прошел в низкие двери. На улице солнце щедро зали-вало светом город, а здесь горит электрическая лам-почка. У входа медный поднос, а на нем тоже медный кувшин, весь испещренный вязью и узорами. Имя Се-лима выгравировано на кувшине рядом с именем де-да - по-арабски и кириллицей,начищенная медь сверкала, как луч закатного солнца, отражала свет лам-пы. Мать Селима сказала, что сын скоро придет. Низко-рослая, с изъеденным оспой лицом и впалыми щеками. Шесть детей вырастила, а младший - Селим. Только сел на табуретку Мамиш, и Селим тут как тут. - Мне тоже налей чаю,- сказал матери.- А кто те-бя так разукрасил? Поскользнулся?! Ну, ты это брось! Кого другого, а меня не проведешь!..

дяди постарались!

Мать Селима, Баладжа-ханум, сидевшая в углу на па-ласе, дремала, а тут зашевелилась, поправила черный платок, упрятала под него седые волосы. "За что же дяди невзлюбили такого племянника?"- спросит. "За то, что племянник невзлюбил их!" - отзовется Се-лим. "А разве можно против родни идти, перечить?" - удивится.

И не ответили ни Селим, ни Мамиш, а мать качает го-ловой: дядя есть дядя, старший в семье, и с ним не считаться грех. "Пускай с нами и Расим пойдет",го-ворит Селим, разучившийся драться,- Гюльбала его отвадил от этого. А Расим - силач, разряд по боксу имеет.

Новый адрес Расима Селим не знал. Жил раньше в Черном городе, но собирался переезжать. Мамиш запи-сал старый адрес, вернее, переписал на клочок бумаги из школьной тетради, сложенной вдвое, в мазутных пятнах. Баладжа-ханум, собравшись в комок, сидела молча, казалось, вздремнула. Но сетка морщин на ее лице в любую минуту могла зашевелиться. Из Крепости, именуемой Внутренним городом, Мамиш поехал в Черный город: сначала на метро, потом авто-бусом: за то и за другое Хасай в ответе; его люди возят Мамиша, а он, видите ли, отобрать хочет у Хасая его красный билет!

Когда Мамиш выходил из автобуса, взглянул на часы у входа на завод - час дня. Меж оград двух заводов пролегла узкая асфальтированная тропа. Солнце, буд-то облюбовав именно эту дорогу, нещадно жгло. Мамиш вспомнил черного, как уголь, мальчика во дворе Гая; такое солнце испепелить может!.. В нос ударил едкий тошнотворный запах - химия!.. В ушах то гро-хот, то шипение пара... Пока одолел узкий перешеек, зажатый с двух сторон заводами, в горле запершило, саднить начало. А когда нашел дом, выяснилось, что зря притащился сюда Мамиш. Расим переехал. И жи-вет он теперь неподалеку от Мамиша, во дворе мечети Тазапир; и улица известна Мамишу, и дом; номер квар-тиры неизвестен, но каждый скажет, где живут Гаджи-заде; это сказала молодая женщина, родственница Расима, с такими же налитыми огнем щеками. В ком-нате заплакал ребенок, и Мамиш простился и ушел.

И снова узкая, обжигаемая солнцем тропа, но идти было легче - не вверх, а вниз. Расим живет рядом с ним, а Мамиш и не знал... К Расиму он успеет, надо еще за Арамом, в Арменикенд. Из Черного города - до вокзала, а оттуда на трамвае. Двадцать плюс двадцать пять, около часа.

В два часа Мамиш был уже на балконе Арама, откры-том городу и его ветрам. Двор - как сад, зеленый, про-хладный, а балкон длинный и широкий, с множеством дверей из квартир, из конца в конец уставлен горшка-ми с цветами, кустами, даже лимонными деревьями; не иначе, как Арам рассадил и расставил.

- Никуда тебя не отпустим! - пристал Арам.- Мать сварила борщ, и водка есть - тутовка. отчего про синяки не спросишь?

- А не хочешь, могу коньяк армянский, трехзвез-дочный, или азербайджанский. Хотя ваш,- но тут же поправился:-наш коньяк,-как-никак Арам баки-нец,- не уступает и французскому!

а ты сначала спроси! Спина взмокла от ходьбы и жары.

- Снимай рубашку, лезь под кран! Мамиш вымылся, сел за стол. Вспомнил застолье у дя-ди и как Джафар-муэллим гладил бутылку. Когда это было? Неужели вчера?..

- Не пьешь? Ну, тогда и я не буду. Нет, я рюмку под борщ пропущу, грех не выпить!- Налил и выпил. надо же, и не спросишь!

Глянул искоса в зеркало, а может, сошел синяк? Куда там, красуется во весь глаз. Да еще зеркало кривит, во все лицо синяк размазало. И то ломает лицо, то вытя-гивает.

- А чего Гая не пригласил, когда домой ехали? Сюр-приз? От шашлыка кто откажется? На даче, у моря... Но так неожиданно.

Снова на трамвай. Был пятый час. Долго шел пешком. Проходя мимо пятиэтажного дома, в сквере увидел портрет Хуснийэ-ханум. Как не остановиться? Добрый взгляд, улыбается, волосы гладко уложены, никаких украшений ни на шее, ни в ушах. Скромно, с достоин-ством; не шутка ведь, выставлена на обозрение. Такой же портрет на брошюре; пучеглазый располневший журналист, говорят, сердце у него пошаливает, задумал создать портреты знаменитых людей района, дошла очередь и до Хуснийэ-ханум; "Мать нашего района". "А ты почитай, вслух почитай!"-говорит Хуснийэ Мамишу, и Мамиш читает о том, какая она "энергич-ная и боевая", как организует людей на субботники, денно и нощно ходит по дворам, думает об экономии воды в жаркие месяцы. "Все-все правильно!" Мамиш тоже знает, что правильно; и то, что организует школь-ников в помощь старым пенсионерам; даже дерево лично посадила на пришкольном участке; ни одного приду-манного факта - все, до буковки, верно! Вот и двор мечети Тазапир. Но вошел сюда не со сторо-ны Мирза Фатали, а с улицы Льва Толстого. Когда шел по Мирза Фатали, взглянул через решетку на сту-пени, ведущие в мечеть. Закутанные в черные чадры женщины с протянутыми руками, и в мечети народу полно. "Развели тут!.."