Анатолий Хруцкий - Окаянные дни Ивана Алексеевича

Совершенно растерявшись, Вера Николаевна предположила:

- Может, не им, а нам уехать? В Америку, как Алданов предлагал. Оставим им все и...

- Ага! Спохватилась! Как теперь уехать? Где ты раньше была? А я тебе скажу, где ты была. Ты в тот раз в разговоре с Алдановым уперлась вот точно так же, как и нынче. Алданов в этом вот кресле сидел, а ты вот так же завела ясны очи, уронила белы ручки и стояла на своем насмерть! Вот и очутились старик со старухой у разбитого корыта!

Вера Николаевна стояла ни жива, ни мертва. Вину свою за то решение знала и не раз кляла себя, - не ее это дело в таких разговорах участвовать и такие решения принимать. Надолго заслужила теперь попреки. Но совсем неожиданно для нее Иван Алексеевич продолжил миролюбиво:

- Если помрем зимой с голоду, то на тебе вина будет. Алданов так в своих воспоминаниях и напишет: Вера Николаевна сыграла роковую роль. Ну а если не помрем - твоя правда. Я слишком печальный писатель для благополучной страны Америки. Мы не знаем Америки, она не знает нас. Здесь придется дожидаться окончания наших окаянных лет. И возвращаться домой...

Вера Николаевна решила рот больше не открывать, хотя и не поняла мужа. Если он говорит о смерти как о возвращении домой, так об этом он лет двадцать уже говорит и ждет ее. А, может, он о возвращении в Москву сказал. Вот и молодые русские уже записываются служить на оккупированных землях, спешат вернуться первыми. Она часто не понимала его...

Иван Алексеевич прошел в холодный закуток, где хранились его личные продукты. Спросил:

- У тебя кофе есть?

- Немного. Из того подарка, что нам на Новый год сделали.

Иван Алексеевич достал свой сахар и свое сливочное масло, протянул жене. Даже серая и дряблая кожа на щеках у Веры Николаевны не смогла скрыть краску благодарности. Иван Алексеевич поинтересовался хмуро:

- Дневник все пишешь?

- Да... Но ты не думай, высокого я не касаюсь. Я пишу всякие домашние пустяки.

- И какие же пустяки ты, к примеру, запишешь про сегодняшний день?

Вера Николаевна смутилась:

- Напишу: Ян опять не в меру пил, у него от этого болит живот...

"Н-да... Берберова права, и хватит об этом". А вслух Иван Алексеевич заметил:

- Лучше бы ты о высоком писала. О пустяках Гиппиус напишет. Ох и задаст она мне за Дмитрия, что Нобеля у него перехватил! Между прочим, вот они со всей своей чертовщиной и хворь на нас могут наслать. А я - что! Я чертей незлобивых вспоминаю, тех, которых еще Балда дурил. Так что не бери в голову.

"Сегодня, - подумала Вера Николаевна, - я запишу, что последнее время Ян очень мил со мной. Уступил свой сахар и сливочное масло. Перестал, - не сглазить бы, - упрекать меня за траты. А ведь почти все мои неприятности из-за этого..."

- Но, Ян, объявить Галине отказ я не смогу, хоть рви меня на кусочки...

3

Иван Алексеевич в своем кабинете ждал Галину. После разговора с Верой Николаевной, который все-таки состоялся, она потребовала объяснений.

Он сидел за письменным столом в безделии и отвратительном настроении, чувствовал себя неважно. И чтобы не ошибиться с лекарствами, - коньяк ли принимать, или горошины из баночки, - пытался разобраться, с чего утро началось. То ли, встав, он сперва почувствовал недомогание тела, а уж затем, прослушав сводку новостей, душевные недомогания, то ли последовательность событий была обратной.

Иван Алексеевич никак не мог отучить себя от газет, хотя уже много лет пытался это сделать. И только с обрушением Франции все разрешилось само собой: газет не стало. Так теперь принялся каждый час включать радиоприемник!

Он громко выругался, и отчего-то в адрес русских: "Вовсе освинели и обеспечничали!" - хотя думал о немцах. Те за годы успехов выдающиеся словесные выкрутасы насобачились изобретать! Чудовищно изобретательны! Про Хитлера не иначе как - "величайший полководец всех времен!", "человек, добившийся таких успехов, ниспослан нам Богом!". Недолго, тот и сам в это поверит. А позволили ему это русские, оттого что освинели и обеспечничали.

Раз уж война началась, справедливости отвечает победа той стороны, которая несет в мир более высокие ценности и духовную энергию более мощную. Ни Германия, ни Россия нынешние ничего из этого предложить не могут. Кто же тогда достоин победы? Некий третий? Тогда - кто он? Англия?.. В голове происходила сама по себе какая-то работа. Иван Алексеевич с удивлением глядел на фразы, что вывел на лежащем перед ним листе бумаги: "Мещерский вышел из окопа. Окоп был свежий. Кисло пахло сырой глиной..." Фамилия "Мещерский" была знакома, ее он использовал в "Натали". Но откуда взялся окоп? В окопах Иван Алексеевич отродясь не бывал, так что особенно изумительным было это - "пахло сырой глиной".