Рустам Ибрагимбеков - Парк

Все чокаются. Даже я с Другом. Здесь, у Счастливчика, я не так остро ощущаю неприязнь к этому правдолюбцу.

Проснулся я в той же узкой, как пенал, комнате, на том же сундуке. (При всем нежелании видеть рожу своего братца, деваться некуда, да и бабушку не хотелось обижать - она-то ни при чем.)

Опять позвякивают ложки в стаканах и идет неторопливый разговор.

- Совратила ты меня, совратила, - в тяжелом басе братца проскальзывают игривые интонации, - лишила невинности, порушила принципы.

- И очень хорошо, - бодрится бабушка, - сколько можно одному жить?

- Эх, бабка, бабка, ну чем я был плох - один?

- Пить меньше будешь.

- Ты думаешь? - Всплеск надежды придает его басу баритональный оттенок. А в какую комнату поместишь нас?

- Живите, где хотите.

- Нет уж, ты решай.

- Да хотя бы в эту.

Видимо, речь идет о комнате, в которой сплю я, потому что братец вспоминает обо мне.

- А родственничек-то наш скандалист, оказывается. Такое вчера накрутил! Большой бузотер...

- А эта откуда? Твоя?

- Отторг по случаю. Ну, двинули, старушка? Как раз к открытию успеем...

- И наволочек надо купить.

- Все возьмем, что надо... Новую жизнь - в чистой постели!.. Вот отныне наш девиз...

- А она с нами пойдет?

- Незачем.

- А звать-то хоть как?

- Виктория... Вика... Тори - как тебе угодно... Королевское имя. - Он шумно отодвигает стул, топает мимо двери. На всякий случай закрываю глаза, чтобы не вступать в разговор, если ему вздумается заглянуть в дверь...

Ушли... Встаю, собираю вещи. Денег осталось в обрез, на билет. Щупаю лицо, обнаруживаю странное смещение рельефа - выровнялись впадины, утонули возвышенности. И все болит. Даже глаза.

Беру чемодан. И хотя знаю, что в доме никого нет, выхожу из комнаты на цыпочках. Ловлю себя на этом и начинаю двигаться более уверенно.

Сажусь за стол, чтобы написать прощальную записку с извинением за столь срочный отъезд. Какую бы придумать причину? Ничего подходящего в голову не приходит, иду умываться. И здесь между туалетом и умывальником натыкаюсь на нее. Волосы заплетены в косы, на босых ногах туфли братца Гены,

Опешив, здороваюсь так, будто живем в одном доме много лет, и вхожу в туалет, хотя шел умываться. Поторчав в туалете, застаю ее на том же месте. Приступаю к умыванию. И неожиданно для себя прерываю молчание.

- Ты как здесь очутилась? - Тут же понимаю глупость своего вопроса. - Ты что, давно с ним знакома?

-Нет.

- Ну, сколько? Год, два, неделю, день?.. Молчит, вперив взгляд в пространство.

- Ты что, не слышишь?

- Слышу.

- Что же не отвечаешь? Вчера, что ли, познакомилась?

- Да.

- И что, так вот сразу поехала с ним?

Ответа я не жду. Вопрос, так сказать, риторический.

- А если бы я тебя взял с собой, ты бы и со мной поехала? Ты что, вещь какая-то, что ли? Кто тебя хочет, тот и берет? В глазах слезы.

- Ну что ты плачешь? Я же правду говорю. А пожарника этого ты откуда знаешь? Где познакомилась? На пожаре?

- Нет.

- А где?

- У художника одного...

- Какого художника?

- Сергея.

- А его ты откуда знаешь?

- Жила у него.

- Как жила?

- На антресолях.

- Рисовал он тебя, что ли?

- Иногда рисовал.

- Голую?.. А как ты к нему попала? Родители у тебя есть.

- Нет.

- Как нет?

- Я детдомовская. Родители венгры были.

- Откуда знаешь?

- Бабушка сказала.

- Какая бабушка?.. Родная?

- Нет... Я жила у нее просто.

- А она откуда знает?

- Ей сказал кто-то.

- Понятно...

Хотя, конечно, ничего не понятно.

Вдруг на мгновение лицо ее преображается.

- Ты уезжаешь?

- Да. А что?

Она опять гаснет, умолкает, будто израсходовала на вопрос весь запас слов.

- Почему ты спросила?.. Ну, как хочешь! Не желаешь говорить - не надо!

Ухожу в комнату. Сажусь писать записку. Наконец выжимаю из себя несколько строк: "Дорогая бабушка, вынужден срочно уехать. Спасибо за все. Извини за то, что не попрощался с тобой, но так сложились обстоятельства".

Понимаю, что надо добавить еще что-нибудь теплое, благодарственное, но из-за братца Гены не могу.

Выхожу с чемоданом в прихожую. Она продолжает стоять между туалетом и умывальником. Не обращаю на нее внимания. Одеваюсь.

- Возьми меня с собой, - слышу это, уже взявшись за дверь.

Вот это да, как все просто, - оказывается- взял и повез!

- А ты знаешь, куда я еду?

- Нет.

- Почему же ты хочешь поехать со мной?

Ну это-то уж можно как-то объяснить! Начинаю злиться. Что-то вызывающее брезгливость есть в этой неразборчивой податливости.

- Значит, ты можешь поехать куда угодно, лишь бы кто-то тебя взял с собой?