Сергей Ионин - Референт

Удивляло Николая Фаддеевича, что нет у людей совести, нет почтения к своей работе. Отложил он бумаги, стал какой-то журнал в рассеянности листать, то ли "Вокруг света", то ли "Природа", а может быть, "Знание - сила". И надо же, как все удачно сошлось: и данные эти из бюро пропусков, и озабоченность Вершикова дисциплиной, и желание найти тему для будущей работы, и эта заметка. А в заметке говорилось, что где-то в Австралии зоологи нашли новый способ метить животных: вживляют им под кожу небольшой датчик, видимо японского производства, и таким образом наблюдают за перемещением стад кенгуру. Вершиков еще подумал, почему именно стад, что они - кенгуру - к коровам ближе, чем, допустим, к лошадям? Ведь можно сказать и табуны кенгуров этих. "А что, если?!" - мелькнула мысль. И так сразу, выстраиваясь в четкую логическую цепочку, родилась теория переустройства общества, до гениального простая, хотя, конечно, требующая больших затрат, даже в масштабе государственной экономики.

Создается на базе компьютера центральный мозг, способный осуществлять слежку за миллионами источников радиосигналов. Для начала, впрочем, эти "супермозги" можно оборудовать лишь в больших городах...

Всем людям по достижении шестнадцати лет вживляются под кожу передатчики (опять же в целях начальной экономии в экспериментальной стадии можно это сделать лишь тем, кто реально занят на производстве).

И центральный мозг постоянно наблюдает, где находятся его подопечные. Если, скажем, по пути на работу некто заглядывает к любовнице, мозг фиксирует это и передает информацию об этом случае в заводской банк данных. Для подопечного это ровным счетом ничего не значит. Единственное данное нарушение режима повлечет в дальнейшем отметку в личной карточке: "морально неустойчив", попросту - аморален, и, естественно, это скажется на социальном положении индивидуума. Скажем, при выдвижении куда-либо его просто-напросто обойдут, объективная машина не даст пройти кандидатуре.

Но далее. Задерживаясь у любовницы, наш некто может появиться на работе вовремя, а может и опоздать. И тогда машина-мозг "бьет его рублем": вычитает из зарплаты за время отсутствия, лишает части премии. Здесь уже законно работает материальный стимул.

Вот оно - социальная справедливость в действии. И обижаться не на кого: машина, братец ты мой...

В этот памятный субботний день Николай Фаддеевич Вершиков решил документально оформить свое изобретение из социальной сферы, труд жизни, источник надежд на будущее. И не мудрствуя лукаво, оформил.

Суббота. Был весенний солнечный день. Леха Шемяка, унылый, брел по аллее городского парка, мимоходом разглядывая беленные известью фигуры эпохи сталинского "барокко" и размышляя о том, что даже пооббитые руки не сближают их с Венерой Милосской, ибо суть ее - красота, а суть их - человеческое тщеславие, тщета и ловля ветра. Да и его сгоревшие в огне домны скульптуры, тоже - тщета, в Библии же сказано: не мечите бисер перед свиньями... Но кто же свиньи? Комсомолец Шемяка никогда не назвал бы так своих друзей, бросивших чугунные скульптуры в кучу металлолома, они лишь карающий меч; кто же повелевает этим мечом? Смешно думать, что референт директора Вершиков, даже сам Хмыков; но кто же? Чьим повелением женщины на их заводе стареют на глазах, израбатываются и к пятидесяти годам выглядят старухами, чья воля направляла его руки формовщика, когда он надумал сказать правду об этих страдалицах и выполнил свои работы вполне сносно, городской архитектор даже похвалил, так чьим же верховным осуждением он был подвергнут остракизму? Кто ты, великий стратег и судья? Нет, определенно Шемяка не знал то, что Николаю Фаддеевичу было известно давно, вошло в плоть и кровь от деда и отца - ЗАКОН Аппарата: не высовывайся... Высунешься - съедят.

Он миновал аллею и вышел к самому шикарному в городе ресторану "На хвое". Здесь обычно по вечерам гуляли независимые кооператоры, рэкетиры, эти "козьи монстры" развитого социализма, и городская знать. Но сейчас, средь бела дня, возле ресторана было тихо, стояли только две черные "Волги", в кабинах которых дремали солидные шоферы.

Шемяка прошел краем площади перед рестораном и, заметив скамыо под вековой елью, повернул к ней.

В тени было прохладно. Леха поежился, поерзал, поудобнее устраиваясь на ребристых планках скамьи, и снова погрузился в размышления. Подумать было о чем. Он уже знал, что из-за его художеств сменному мастеру участка - Иванову Петру Леонидовичу - объявлен "строгач" и предложено уйти на пенсию. Для Лехи это удар под дых. Узнав о гибели своих работ, он уже собирался закатить скандал, но дело повернулось таким образом, что нужно думать не о скульптурах, не о себе даже, а о судьбе уважаемого человека. Неизвестный ему стратег и судия, словно Молох, пережевывал людей, молодых уводил в цеха, калечил их тела и души и выплевывал останки на кладбище или, изуродовав, - на улицу, в квартиры-клетушки - доживать, домучиваться. Что станется с Ивановым после ухода с завода? Шемяка много видел таких людей, всю жизнь отдавших работе. Как правило, они пару месяцев отсыпались, потом начинали искать у себя дело, но пожилые годились разве что в вахтеры или сторожа. Но и там все было забито, и они, смирившись, начинали догнивать, отпугивая родных и близких. У нас завод это судьба, путь к тому же кладбищу. Тот, кто в последний раз минует проходную живым, по существу, обречен: он никому не нужен. Он - шлак, из которого что-то еще можно произвести, но до этого не доходят руки власть предержащих.