Николай Иовлев - Художник - шприц

Стрельнул сигаретку у цветущего здоровяка. Сам, гад, курит с фильтром, а для меня вытянул из кармана пачку термоядерных. Жлобяра. Хотя такие, как я, наверно, его замордовали, а не дать закурить считается сверхжадностью - вот он и выкручивается, балансируя между скупердяйством и благотворительностью.

Быстро темнеет. Волочившиеся по небу тучи разметал налетевший ветер. Черно-синий купол неба порябел звездами.

Взгромоздился на спинку сырой скамьи в парке, где когда-то разбазаривал свою беспечальную юность. Каждая сигаретная затяжка - словно огненная волна, разжигающая сладострастные ощущения. По улице, отливающей грязноватой желтизной, изредка с подвыванием проходят троллейбусы. И больше - никаких раздражителей.

Все мы уйдем на перегной, но хочется оттянуть этот миг, а такие вот ностальгические минуты общения с бессмысленным прошлым ставят оттяжку под сомнение. Хотя - что мне в биологической смерти? Я верю в бессмертие души...

Перерезав ярко-цветистый проспект с дымно-фиолетовой перспективой, шевелящейся гроздьями огней, останавливаюсь возле автомата с газировкой. Это - последнее из удовольствий, которое я могу себе позволить, не влезая в долги. Неторопливо, маленькими глотками потягиваю из стакана. Газвода покалывает нёбо. На лавочке в разливе неонового света общается жизнестойкое старичье, где-то из открытого окна вырывается разухабистое пение, от припаркованных авто к модному ресторану идут, нет, величественно выплывают, задрав носы, представители золотой молодежи-вероятно, дети подпольных советских миллионеров - сопляки и соплюхи в шикарных нарядах, не заработавшие в жизни даже на трамвайный билет. А вот и образчики нашей низшей, непривилегированной касты: двое пареньков в потасканных джинсах и курточках держат под руки пьяную бабу трудноопределимого возраста. Налопались в какой-нибудь подвальной тошниловке разбавленного пива с портвейном. На бабье лицо налезают пропитанные салом сосульки черных волос. Она мотает башкой, что-то мямлит и порывается высвободить захваченные руки; оглушенные алкоголем парни неустойчиво перетаптываются и потряхивают бабу за плечи, похоже, с требованиями заткнуться. Увидев меня, они перебрасываются фразами и подходят.

- Слышь, студент, тебе лялька не нужна? - спрашивает, напустив на лицо невозмутимость, словно в роли сутенера ему приходится бывать ежедневно, один из спутников прекрасной дамы.

- То есть как это? - выламываюсь я.

- Что ты как дурак. Нужна или нет?

Он подталкивает бабищу сзади, чтобы та подняла голову. Грязные волосы, в потряхиваньи разлетающиеся по сторонам, на несколько мгновений открывают бабье лицо - отечное, рыхлое, нездоровое. Взгляд тяжело и ошалело тычется в мой подбородок, - и вновь волосы, словно бамбуковые шторки, закрывают склоненное лицо. Спи, подружка, я обойдусь без твоей любви.

- Смотри, какая лялька! - рекламирует товар второй провожатый. - Нужна? Бери. За сороковник. Та ты не бойся - не обманем. Гони сороковник и - твоя. Сама хочет. Слышь, скажи, что сама. Да?

- Да-а, - встряхивает волосней баба.

- Вот видишь-да! Правда хочет. Бери!

Отираю пальцами губы, со стеклянным звяканьем переворачиваю стакан в моечную скважину, и, независимо обогнув троицу, вышагиваю восвояси...

По грязной, провонявшей мочой и окурками лестнице, перешагнув через свернувшегося эмбрионом алкаша, поднимаюсь в свою хоромину. В ногах еще есть допинговая сила, но состояние - полусонное, туповатое, а глаза, я знаю, - такие, словно их закапали мутным раствором.

Зелье кончилось быстрее, чем я ожидал. Следовало, конечно, учитывать возрастающие потребности. Заправил вену остатками, застраховавшись от ломок на несколько часов, а утром - хоть не просыпайся. Необходимо пошевеливаться, пока перегорающее топливо питает энергией. Сахарная лень придавливает к подушке, но что-то надо делать, обязательно, сейчас, сегодня: завтра будет поздно. Только - что? Звонить Салату? - так единственное, что гадючий выродок Салат может бросить утопающему, это гиря. Кому еще исторгнуть кручинный? всхлип? Годков пять назад можно было смотаться на рынок и у прикидывающихся дурами старух нахватать выхолощенных маковых коробочек - по пятаку за штуку, но теперь, в эру эгоистических откровений, старые черепахи прозрели, п е р е с т р о и л и с ь, - и только очень немногим, проверенным и перепроверенным (спецгруппы по борьбе с наркотой шерстят в полный рост) уступают каждую головку за полтинник. Ну, а уж эти проверенные-перепроверенные - висельники вроде Салата - впаривают стакан перемолотых коробочек, умеренно разбавляя свежую труху уже отработанной, за сотню - самое малое. А когда... Стоп! Нет, не померещилось: в коридоре тренькает телефон. Сейчас тетя Муся проковыляет к нему из своей светелки, и я в который раз услышу ее нытье - о мигренях и схватках в пояснице. Так и есть; шарканье. Приближающееся к моей двери, удаляющееся от нее - к телефону.