Фазиль Искандер - Морской скорпион

Почти все картины, особенно сундаревские, показались Сергею талантливыми, и он оттого, что не ожидал ничего стоящего, обрадовался, да и, находясь под хмельком, преувеличивал свои впечатления. К тому же он почувствовал симпатию к этому маленькому доктору в пижамке, который множество лет подряд скупал картины бедных художников и тем самым помогал им, то есть становился в глазах Сергея человеком идейным, а не просто зашибателем денег.

И оттого, что он о докторе раньше плохо думал, Сергей, чувствуя свою вину перед ним, хотел как-нибудь загладить ее, и, когда доктор очутился рядом, Сергей, кивнув на миниатюру, висевшую поблизости (заметить и не обидеть самого маленького), спросил:

- А это чья работа?

- Это так, мазня, - кивнул доктор небрежно и пошел дальше.

Тут Сергей не на шутку обиделся на доктора и стал {301} вглядываться в миниатюру, ища в ней тайные признаки талантливости, и почему-то не находя их, и от этого еще больше сердясь на доктора.

Он оглядел комнату и увидел доктора вместе со стариком Сундаревым стоящим в углу и объясняющим какую-то картину. У жены Сергея и у жены летчика был тот глубокомысленно-доброжелательный вид, какой бывает у женщин, когда им объясняют что-то непонятное и ненужное им, а они делают вид, что это им понятно и важно.

Тут Сергей заметил стоящего посреди комнаты Андрея Таркилова, и что-то необъяснимое в его длиннорукой широкоплечей фигуре его привлекло. В его позе чувствовалась какая-то ироническая громоздкость, как если бы он стоял на полу, а вокруг него лежали яйца, которые он мог раздавить неосторожным движением. Его поза выражала шутливое обещание не делать этого неосторожного движения. Сергей подошел к нему.

- Он говорит, что это мазня, - тихо сказал Сергей, кивнув на миниатюру.

Таркилов с тем же выражением своей опасной громоздкости взглянул на миниатюру и тихо ответил Сергею:

- Да тут все мазня...

- Как так, - поразился Сергей, уже ничего не понимая, - а Сундарев?

- И Сундарев, - шепнул ему Таркилов, как бы радуясь возможности поделиться знанием того, чего Сергей не знает. Теперь Сергей понял, что громоздкость позы Таркилова выражала его внутреннее отношение к этим картинам. Мол, все это такое трухлявое старье, что одного неосторожного движения достаточно, чтобы все рассыпалось в прах. Мол, достаточно кашлянуть, чтобы холсты осыпали свои краски, как яичную скорлупу. - Да нет, - шепотом продолжал Таркилов, - старик, конечно, способный человек. Но он из тех людей, которые делают все, за что берутся, и потому ни в чем не достигают совершенства... Настоящий художник - это человек, для которого творчество - единственный способ перегрызть капкан... Нет, тут есть способные вещи - вон, а вон еще...

Теперь Сергею казалось, что Таркилов, продолжая стоять в комнате, где повсюду разложены яйца, кивая на них головою, как бы приговаривает: "Вот тухлое, а вот еще тухлое, но на яичницу, конечно, наберется..."

Потом он стал противоречиво объяснять, что школа какая-то у этих художников есть, да еще дай бог какая, у некоторых... Хотя, с другой стороны, невыносимое подражание {302} европейскому модерну начала века. Каждым новым утверждением он как бы накладывал на свой рассказ противоречивые краски и был в противоречиях убедительным. Сами его противоречия, чувствовал Сергей, были следствием духовной силы и какого-то жесткого чувства справедливости, которое не хочет упускать ни одного оттенка.

- Пойдем к нему, я тебе покажу замечательную вещь старика, - вдруг сказал Таркилов.

На молчаливый вопрос Сергея, мол, как быть с остальными, тот махнул рукой:

- Потом придут...

Они тихо вышли из комнаты, и, когда проходили прихожую, на них из-за дверей потявкали собачки.

Они спустились вниз, и Андрей Таркилов, открыв дверь, пропустил Сергея вперед. Необычайной силы запах затхлости пахнул на Сергея, и он увидел, как засветились в темноте фосфоресцирующие глаза. Они светили на разной высоте, и это было так непонятно, и запах затхлости был такой сильный, что Сергей невольно отпрянул к дверям. Но тут Таркилов включил свет, и Сергей увидел множество кошек. На подоконнике, на полупустых книжных полках, на спинке кресла, в самом кресле и на столе сидели кошки. Они сидели неподвижно и неподвижными глазами смотрели на вошедших.

После того как воцарился свет, запах затхлости как будто уменьшился. Казалось, хаос запустения, одичания, объясняя причину вони, уменьшал сам запах. Незнание причины, подумал Сергей, превращало в темноте вонь в мощную необъяснимую силу.