Фазиль Искандер - Морской скорпион

"Милая девушка, - отметил Сергей мельком, - особенно если ее дня три подержать в ванной. Новая генерация, - подумал Сергей, обратив внимание, что почти все они были рослые, длиннорукие, длинноногие... - или новая дегенерация", - добавил он беззлобно и тут же забыл о них. {122}

Он снова обратил внимание на следы запустения на этом причале, на прогнивший деревянный настил, на замызганные лодки, на ребят, безнадежно пытающихся завести мотор, который после долгих усилий несколько раз чихнул и опять замолк.

Он вспомнил тот веселый причал с деловитыми мальчиками и девочками, надраенный, как палуба, дворик территории причала, банки с красками, запах стружки, праздничный вид шлюпок, вспомнил, как он сюда приходил со своей девушкой, которую так любил тогда, вспомнил, как весело и доброжелательно встречали его здесь, и снова подумал - как много зависит от одного человека в любом деле.

В тот же день Сергей, роясь у себя дома в ящике со старыми письмами, наткнулся на свой дневник того времени. Местами морщась, как от зубной боли, на молодую романтическую самоуверенность стиля, он прочел вот эти страницы...

___

"Она к морю приехала с мамой, но в море ушли мы вдвоем.

- А как же мама? - спросила она немного растерянно.

- Мама останется сторожить землю, - сказал я твердо и отгреб от берега.

Она ничего не ответила, а только молча уселась на корму.

Я продолжал грести, берег уходил все дальше и дальше.

Она окунула руку в море. Маслянистая густая синева мягко обтекала кисть ее руки. Ладонь как северный листик в южном море. Нет, скорее плавничок, развернутый против движения лодки. Ладонь бессознательно тормозила, но берег уходил все дальше и дальше, весла были сильней. И чем дальше отходили мы от берега, тем меньше становилось расстояние между кормой, где она сидела, и средней банкой, где я греб.

Мы уходили все дальше и дальше, и звуки, которые доносились с берега, были тоньше и чище, чем обычно. Море успевало их промыть и обточить. Они казались немного странными, как шум жизни, если его услышать со стороны.

Она оглянулась на берег и увидела темно-сиреневые горы и ниже белые пятна домов, сияющие сквозь зелень.

- Дай попробую погрести, - сказала она. {123}

- Попробуй, - сказал я и уступил ей весла.

Сначала не получалось. Но она довольно быстро приспособилась. У нее были длинные руки, а тонкое тело от напряжения слегка скашивалось, как скашивается очень молодое деревцо, если на него влезть. Она выгребала с таким трудом, что вода казалась слишком густой.

Нестройный взмах весел, и грудь слегка подается вперед, как будто пытается дотянуться до ленточки финиша. Но до финиша было далеко.

Потом она снова села на корму. Она была довольна, что у нее получается. Я был уверен, что у нее получится. Она снова опустила руку в воду, уже не пытаясь тормозить, просто чтобы остудить ее.

Мы проплывали мимо рыбаков. С некоторыми из них я здоровался. Они многозначительно улыбались, но я отстранял многозначительность, не отвечая на улыбки. Хотя всегда немного стыдно быть счастливым, все же приятно было, что все они крепко стоят на якоре, а мы проплываем мимо.

Один из них все же попытался нас остановить. Он попросил закурить. Это было его право. Я подгреб и бросил ему сигарету.

Это был хороший человек и хороший рыбак, но на берегу дела у него не ладились. Он слишком много пил, и от него ушла жена с ребенком. Пил он безбожно. Наверно, в любом другом месте его выгнали бы с работы, но здесь, в школе, где он преподавал математику, подобрались славные ребята. Они делали все, чтобы как-нибудь спасти человека. В конце концов его уложили в больницу, вылечили. Сейчас он не выносит запаха водки, но выглядит так, как будто продолжает пить. Жена все равно не вернулась. Она иногда отпускала сына порыбачить с отцом.

Сейчас он был один.

- Как клев? - спросил я, чтобы что-нибудь сказать.

- Какой там клев! - ответил он и сильно чиркнул спичкой.

В сачке для ловли рачков влажно поблескивала рыба.

Последние рыбачьи лодки остались позади, как последние обитаемые острова. Я продолжал грести в открытое море. Течение сносило лодку в сторону от бухты, к келасурскому мосту, поэтому я старался загребать против течения, чтобы обратно легче было грести.

Мы прошли мимо ставника, над которым, как всегда, кружили чайки. Большой темный баклан неподвижно сидел {124} на свае. Суетливое мелькание чаек не задевало его. Величие и одинокость. Он сидел на свае, как Наполеон на Святой Елене.