Аркадий Аверченко - Чудеса в решете

— Я до тебя давно добираюсь… Ты мнѣ попадешь подъ веселую руку. Я тебѣ покажу, какъ съ баштана незрѣлые арбузы воровать!

"Всѣ знаетъ проклятый мальчишка", подумалъ я. И спросилъ, осмѣлѣвъ:

— А на что они тебѣ… Вѣдь это не твои.

— Ну, и дуракъ. Вы воруете всѣ незрѣлые, a какіе-же мнѣ останутся? Если еще разъ увижу около баштана — лучше бы тебѣ и на свѣтъ не родиться.

Онъ исчезъ, a я послѣ этого нѣсколько дней ходилъ по улицѣ съ чувствомъ безоружнаго охотника, бредущаго по тигровой тропинкѣ и ожидающаго, что вотъ-вотъ зашевелится тростникъ, и огромное, полосатое тѣло мягко и тяжело мелькнетъ въ воздухѣ.

Страшно жить на свѣтѣ маленькому человѣку.

Страшнѣе всего было, когда Аптекарѣнокъ приходилъ купаться на камни въ Хрустальную бухту.

Ходилъ онъ всегда одинъ, несмотря на то, что всѣ окружающіе мальчики ненавидѣли его и желали ему зла.

Когда онъ появлялся на камняхъ, перепрыгивая со скалы на скалу, какъ жилистый поджарый волченокъ, всѣ невольно притихали и принимали самый невинный видъ, чтобы не вызвать какимъ-нибудь неосторожнымъ жестомъ или словомъ его суроваго вниманія.

А онъ въ три-четыре методическихъ движенія сбрасывалъ блузу, зацѣпивъ на ходу и фуражку, потомъ штаны, стянувъ заодно съ ними и ботинки и уже красовался передъ нами, четко вырисовываясь смуглымъ, изящнымъ тѣломъ спортсмэна на фонѣ южнаго неба. Хлопалъ себя по груди и если былъ въ хорошемъ настроеніи, то, оглядѣвъ взрослаго мужчину, затесавшагося какимъ-нибудь образомъ въ нашу дѣтскую компанію, говорилъ тономъ приказанія:

— Братцы! А ну, покажемъ ему "рака".

Въ этотъ моментъ вся наша ненависть къ нему пропадала — такъ хорошо проклятый Аптекарѣнокъ умѣлъ дѣлать "рака".

Столпившіяся, темныя, поросшія водорослями, скалы образовывали небольшое пространство воды, глубокое какъ колодезь… И вотъ вся дѣтвора, сгрудившись у самой высокой скалы, вдругъ начинала съ интересомъ глядѣть внизъ, охая и по-театральному всплескивая руками:

— Ракъ! Ракъ!

— Смотри, ракъ! Чортъ знаетъ, какой огромадный! Ну, и штука же!

— Вотъ такъ рачище!.. Гляди, гляди — аршина полтора будетъ.

Мужичище — какой-нибудь булочникъ при пекарнѣ или грузчикъ въ гавани, — конечно, заинтересовывался такимъ чудомъ морского дна и неосторожно приближался къ краю скалы, заглядывая въ таинственную глубь "колодца".

А Аптекарѣнокъ, стоявшій на другой, противоположной скалѣ, вдругъ отдѣлялся отъ нея, взлеталъ аршина на два вверхъ, сворачивался въ воздухѣ въ плотный комокъ — спрятавъ голову въ колѣни, обвивъ плотно руками ноги — и, будто повисѣвъ въ воздухѣ на полсекунды, обрушивался въ самый центръ "колодца".

Цѣлый фонтанъ, — нѣчто въ родѣ смерча — взвивался кверху, и всѣ скалы сверху донизу заливались кипящими потоками воды.

Вся штука заключалась въ томъ, что мы, мальчишки, были голые, a мужикъ — одѣтый и послѣ «рака» начиналъ напоминать вытащеннаго изъ воды утопленника. Какъ не разбивался Аптекарѣнокъ въ этомъ узкомъ скалистомъ колодцѣ, какъ онъ ухитрялся поднырнуть въ какія-то подводныя ворота и выплыть на широкую гладь бухты — мы совершенно недоумѣвали, Замѣчено было только, что послѣ «рака» Аптекарѣнокъ становился добрѣе къ намъ, не билъ насъ и не завязывалъ на мокрыхъ рубашкахъ «сухарей», которые приходилось потомъ грызть зубами, дрожа голымъ тѣломъ отъ свѣжаго морского вѣтерка.

Пятнадцати лѣтъ отъ роду мы всѣ начали «страдать». Это — совершенно своеобразное выраженіе, почти не поддающееся объясненію. Оно укоренилось среди всѣхъ мальчишекъ нашего города, переходящихъ отъ дѣтства къ юности, и самой частой фразой при встрѣчѣ двухъ «фрайеровъ» (тоже южное арго) было:

— Дрястуй, Сережка. За кѣмъ ты стрядаешь?

— За Маней Огневой. А ты?

— А я еще ни за кѣмъ.

— Ври больше. Что же ты дрюгу боишься сказать, чтолича?

— Да минѣ Катя Капитанаки очень привлекаетъ.

— Врешь?

— Накарай минѣ Господь.

— Ну, значитъ, ты за ней стрядаешь.

Уличенный въ сердечной слабости, "страдалецъ за Катей Капитанаки" конфузится и для сокрытія прелестнаго полудѣтскаго смущенія загибаетъ трехъэтажное ругательство.

Послѣ этого оба друга идутъ пить бузу за здоровье своихъ избранницъ. Это было время, когда Страшный Мальчикъ превратился въ Страшнаго Юношу. Фуражка его попрежнему вся пестрѣла противоестественными изломами, поясъ спускался чуть не на бедра (необъяснимый шикъ), a блуза верблюжьимъ горбомъ выбивалась сзади изъ подъ пояса (тотъ же шикъ); пахло отъ Юноши табакомъ довольно ѣдко.