Сергей Юрьенен: Фашист пролетел

Хозяйка входит, как на сцену. Слой грима такой, что лучше бы смотреть с галёрки. Ярко-пшеничные волосы. Вся в черном, а в стратегических местах полупрозрачном.

Встают навстречу. Поздравляют. Хрустит целлофан, снимаемый с мимозы.

- Водка уже теплая. К столу!

Стенич держится хорошо, только под мышками рубаха потемнела.

- За наших возлюбленных!

На множественное число ему грозят тяжелым перстнем, но Стенич тут же наливает снова:

- Вторую каждый пьет молча!

- Ты мальчиков не спаивай. Сегодня должно им быть во всеоружии. А то девчата подъедут, а они...

Это вымысел Стена - студентки из общежития. После третьей он за ними отправится - без возврата. Зная об этом, Мазурок говорит:

- А зачем девчата? Лично я уже привык без них. Аида Михайловна, ведь хорошо сидим?

- Лучшие наши актрисули! Отборные красули! Поиграем, попоем, пошутим, потанцуем. Целоваться захочется, робеть не надо! Как говорится, жилплощадь позволяет.

- А нам уже хочется! С вами!

Стенич бросает взгляд на Мазурка. Не гони, мол, картину. Толкуется, как ревность:

- Опасные, Стасик, у тебя друзья...

- И не говори.

- На комплимент ответим классикой... Она другому отдана и будет век ему верна. Я чую что-то или...

- Вповалку обожает со времен партизанских зимовок, - заверяет Стенич, когда Аида выходит "проведать гуся". - Все будет, как по маслу. Только наливайте ей побольше.

- Всё-таки подло, - говорит Мазурок. - В Женский день... И она мне действительно нравится.

- Тем лучше. Ну: ни пуха!

- К черту!

Они слышат из прихожей: "А ну-ка, кашне мне надень! Не задушит! А то разбежался..."

- Из Варшавы мохер привезла, а он: "Душит!"

Мазурок, зажимаясь атласной подушкой, упадает с дивана на шкуру медведя, разбросавшую лапы.

- Неужели готов?

- Что вы! Меньше литра его не берет... - Адам хлопает Мазурка по рыдающей спине.

- В папу, значит, пошел. А чего это он?

- Хохотун разобрал.

- Кто?

- Смешинка! По-моему, глухая, - говорит он ей вслед, - хотя жопа вполне.

- Но лицо! - говорит Александр.

- Лицо женщины - жопа.

- У Сада написано?

- Мать моя говорит. Она своей жопой гордится.

- Моя тоже.

- У твоей и лицо ничего.

- Повезло вам, - говорит Мазурок. - Аида Михайловна! Не возьмете меня в сыновья?

- Взяла бы, да папа тебя не отпустит. Голодные, мальчики? Кажется, гусь удался. Сейчас потомим его, и... Где же Стасик, девчата?

- Неужели с нами вам скучно?

- Нет, но...

Мазурок наливает в фужеры.

- Аида Михайловна! Поскольку Женский день раз в году, позвольте еще раз за вас! И в вашем лице за Женщину с большой буквы! Оставайтесь всегда такой же очаровательной и, не скрою, желанной! Вы покорили и наши - что там скрывать - довольно циничные сердца...

Они бросили взгляд - не переусердствуй.

Но глаза увлажняются:

- Спасибо, мои хорошие!

Радиокомбайн заранее распахнут. Адам опускает иглу на пластинку "Танцующие эвридики" и, подтянув галстук, выступает вперед:

- Вы позволите?

- Не рановато ли?

Но подает руку.

Церемонно начинают вращаться, с виду - мать и сын.

- Вы в одной школе учились со Стасом?

- В одном классе.

- Девчонки, наверное, были без ума от него?

- От Стаса? Не сказал бы. Александр, - кивает он, - куда был популярней...

Актриса оглядывается, как на пустое место, не зная, что одним этим взглядом, хотя, возможно, просто близоруким, разрешает сомнения, превращая его в спонтанёра: место у рояля немедленно пустеет, а затем - под предлогом отлить - вся гостиная, и вот уже Александр, прижимая к себе пальто, шарф и шапку и оступая на площадку, медленно притягивает "богатую" дверь, утепленную ватином-дерматином...

На улице гололед.

Предчувствие весны исчезло. Глядя на анонсы трагедии Софокла он входит в Центральный сквер, огибает Драмтеатр, к служебным задам которого приставлены бутафорские задники с приблизительными концлагерными видами и грозными "Verboten", и от публичного сортира в виде сказочного теремка скользит выпуклой аллейкой к фонтану, из которого поднимается забитая на зиму досками скульптура, которую утонченные ценители бронзового мальчика, стоящего в обнимку с лебедем, приписывают - почему нет - Бернини, хотя могли бы и самому Микеланджело Буонаротти...

Что там происходило, когда он двигался через обледеневший праздничный город по направлению - куда еще - к Коммунистической?

Толком он никогда об этом не узнал. Не очень и хотелось. Адам отвечал традиционным: "Скверный анекдот", прибавив, что не случайно снятый в Москве фильм по этому рассказу лег на полку: сажают просто за анекдоты, тем более - там Федор Михайлович или нет - за скверные. Со временем кое-что просочилось, но сведения были разноречивы как "Расёмон", хотя самураев было только двое. Или все же трое? Ясно, что Правилову они недооценили. С одной стороны, нарастало отсутствие Стенича и "красуль", с другой - тяжелел флирт. Собирались ли Адам с Мазурком перейти к прямому действию? Сомнительно. Как и то, что в какой-то момент Правилова появилась не с тушеным гусем, а с пистолетом-пулеметом ППШ образца 1941 года и передернула затвор: "На колени, байстрюки! В глаза смотреть! Где этот козлоюноша? По девкам побежал? К щелкунчикам своим?"