Рустам Гусейнов - Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)

Так вот, я совершенно не ожидал в то время, что может найтись в этом мире что-нибудь такое, чему я не смог бы подобрать разумного объяснения, чего не смог бы вставить в свою ценностную шкалу. Когда один мой коллега-археолог предложил мне попробовать самокруточку. В тот первый раз я не понял вовсе, что произошло со мной. Я понял только, что мне было хорошо и радостно - так, как никогда не было ни хорошо, ни радостно во всю мою жизнь. Я совершенно опешил на некоторое время. Понимаете, я не считал и не считаю до сих пор, что человеку следует убегать от радости. Радость, не замутненная горем другого, делает тебя лучше, дает тебе силы любви. Радость - это энергия любви, а, значит, энергия духа. Ведь вот что важно: кушать акриды, носить вериги следует тому, кто способен радоваться этому - тому, кто в духовном самосовершенствовании уже видит главную, ни с чем не сравнимую радость этой жизни. Уходя в монастырь, чтобы упиваться горем, ты делаешь величайшую глупость в своей жизни - ты уходишь туда, чтобы умалять свой дух. Уйдя в монастырь, и упиваясь духовной радостью в одиночестве, ты растрачиваешь напрасно дарованную тебе Богом энергию любви - а значит, также умаляешь свой дух.

- Да ведь монастырей-то уж нет давно, Иван Сергеевич, вздохнув, заметил Глеб.

- Будут. Еще обязательно будут - в этом не сомневайтесь. Ведь вы же верите - Христос придет к нам не для того, чтобы карать человечество. А, значит, к приходу его мы сами должны будем выздороветь духом. И сегодняшние страдания наши - горькое лекарство, служащее к выздоровлению.

- Так что же, радость эта - и была материальный прорыв? напомнил Глеб о теме разговора.

- О, нет, - покачал головою Гвоздев. - У этой травы есть одно странное свойство - подозреваю, химикам будет непросто его объяснить. Она, чем далее, тем как бы более дает тебе. Ты можешь выпивать по бутылке водки неделю подряд, и во всю эту неделю ничего, кроме тупого, свинячьего веселья, бутылка не принесет тебе. Тут все совсем по-другому. Для того состояния, в котором оказываешься ты, покурив коноплю, менее всего подходит слово тупость. И отправляя себя в это состояние, ты сам еще не знаешь точно, куда ты отправляешься в этот раз. Ты можешь оказаться вдруг в мире простой и бессмысленной детской радости. Ты можешь оказаться в мире невиданных плотских наслаждений. Тарелка холодного вчерашнего борща доставит тебе такое блаженство, которого не испытаешь, хоть созови ты к себе на кухню лучших поваров со всех континентов. И как бы постепенно ты продвигаешься вперед по ступеням материального наслаждения. Но пока что, так или иначе, ты все еще находишься в этом мире. Ты просто получаешь от него максимум удовольствий.

Я начал задумываться после пятой или шестой самокрутки. Я не мог понять ничего. Что же за чудо растет для нас на этой Земле? Почему все люди не знают о нем? Если радость в этом мире так легко получить, если блаженство доступно каждому, у кого есть в кармане спички, то что такое тогда этот мир? Чем мы занимаемся в нем? Мы зарабатываем деньги, чтобы получать удовольствие. Но ни за какие деньги мы не купим себе столько удовольствий. Вот оно растет под ногами - удовольствие. Возьми его даром, и не придет к тебе даже похмелье. Я справился у нашего доктора, не приносит ли это вреда здоровью. Он отвечал, что таджики курят это с пяти и до девяноста лет - почти что все, включая беременных женщин. И никаких патологий он не замечал. Но почему тогда весь мир не курит этого? И что же такое - карма, если от любого страдания так просто уйти человеку?

Я чувствовал, что не понимаю чего-то важного. Я принялся наблюдать за другими и за собой. Я заметил прежде всего, что это действует на всех по разному. У нас в экспедиции многие покуривали. Таджики-землекопы, работавшие с нами, курили все. Исподволь я стал расспрашивать их. Обнаружилась прежде всего явная закономерность: чем умнее человек, чем более он интеллектуально развит, тем сильнее это действует на него. Ничего особенного, уж, не говоря, сверхъестественного, таджики наши от гашиша не ощущали. Они просто работали веселей. Я спрашивал их - могут ли они обходиться без него? Могут, отвечали они, но зачем? И в то же время один парнишка из нашего института - очень толковый парнишка по имени Гера - любитель живописи и сам неплохой художник - за какие-нибудь полгода совершенно переменился. Работа перестала его интересовать, с ним все скучнее становилось разговаривать. Разного рода возвышенные идеи, которыми некогда охотно делился он с первым встречным, больше не волновали его. Работал он теперь лишь в ожидании конца рабочего дня.