Григорий Канович: Парк забытых евреев

Пани Зофья снова прослезилась. Сердце Ицхака сжималось от жалости. Ему было невдомек, почему для исповеди она выбрала его, а не грамотея Моше Гершензона или Гирша Оленева-Померанца. Тот, глядишь, не только бы выслушал ее, но и на флейте сыграл бы про несчастную любовь. - Я боялась, что вы скажете: выдумала. Ведь все с какой-нибудь целью можно придумать. Вся жизнь - выдумка. Придумывают те, кто внизу, кто в пропасти, кто день-деньской в грязи. Они и Господа Бога придумали. Вот если бы он жил тут, среди вони и копоти, крови и дерьма, разве мы молились бы ему? Прости и помилуй? - Пани Зофья перекрестилась. - Разве любовь - дерьмо? Разве печаль - дерьмо? Разве листья дерьмо? - Пан Малкин! Пан Малкин! Какой вы... - она не знала, какое слово подобрать,- ребенок... Птицы удивились их молчанию и сами притихли. - Яцек тоже был как ребенок. Недоверчивый ребенок. Пан Малкин, что- все евреи такие недоверчивые? - Когда тебя три тысячи лет бьют и в хвост и в гриву, от такого битья доверчивым не станешь. У меня уже времени не осталось ни для доброты, ни для злости. - Долго еще я тебя буду ждать? - обрушился на Ицхака далекий голос Эстер. Он не мог ей объяснить, что пани Зофья еще недосказала ему историю про голубей и про своего возлюбленного. Эстер слыхом не слыхала ни про пана Шварцбанда, ни про ночную еврейку. - Каждый вечер Яцек ждал меня в подворотне,- не замечая странного и непонятного волнения Малкина, продолжала пани Зофья.- Юркну в темноту- и через пять минут уже на чердаке. Ицхак слушал ее рассеянно, в ушах все еще звучал строптивый голос Эстер, но пани Зофья не унималась. - Чердак тесный, словно келья,- с нескрываемым пылом, как провинциальная актриса, рассказывала она.- На одной половине - огромная, купленная в Вене клетка... Кормушки. Рассказчица перевела дух, глухо кашлянула, достала сигарету, чиркнула зажигалкой, закурила. - Дым вам не мешает? - Нет. Я махорочник с дореволюционным стажем. - Первым делом Яцек открывал дверцу и насыпал в кормушку раскрошенный хлеб четверть буханки, не меньше. Потом я меняла в поилке воду. За сутки они выпивали почти что литр. Пан Шварцбанд велел поить их чистой водой, от ржавой, мол, у них портится желудок. Хм, за окном облавы, стрельба, смерть, а он печется о голубиных желудках. Бывало, поедят и давай хлопать крыльями, давай ворковать, сердито и сладострастно. Самые отчаянные вырываются, когда открываешь дверцы, и, пока их не выловишь, перелетают с балки на балку. Хорошо еще, что дом стоял во дворе, вдали от патрулей. Вы же знаете, как было: куры ферботен, индюки ферботен, утки ферботен, даже кошки ферботен. Если бы не Яцек, все было бы кончено в первую ночь. Он умел с ними ладить. Сам был голубем и их уговаривал по-голубиному. - Простите, вы не подскажете, как пройти на площадь Гедиминаса? - раздался вдруг фальцет раннего прохожего. - Прямо по той вон аллее,- процедила пани Зофья. - Спасибо,- словно окурок, бросил прохожий и исчез. - Пан Малкин, вы не поверите, но первое время я стыдилась раздеваться. Потом привыкла. "Выпусти их на волю, пока они нас не погубили,- умоляла я его,твои же сородичи с удовольствием купят. Голубиное мясо - кошерное". А Яцек: "Нет и нет. Что я скажу пану Шварцбанду, когда он вернется?" А я ему: "Пан Шварцбанд никогда не вернется, никогда. Твои родители вернулись? Твои братья вернулись?" Она вдруг осеклась, воровато оглянулась и прошептала: - Идет! Ваш приятель, пан НаЂтан.- Она произносила его имя с ударением на первом слоге. - Слава Богу, слава Богу! - обрадовался Малкин, но радость его не была такой искренней, как обычно. Мог бы Гутионтов прийти и попозже. Пани Зофья недолюбливает его и потому сегодня больше рассказывать не будет. Что поделаешь: Натан - парикмахер, а парикмахер на всех смотрит свысока. Да это и понятно - у них в руках не иголка, а бритва. - Здравствуйте, здравствуйте,- пропел Гутионтов.- Какая парочка - гусь да гагарочка. Как всякий еврей, Натан любил выражаться поговорками, но пользовался ими невпопад. Пани Зофья быстро встала и откланялась. - Довидзеня, пани Зофья, довидзеня,- пробасил Гутионтов.- Тиха вода бжеги рве. - Довидзеня,- из приличия произнес Ицхак и обратился к своему другу:- Я уже не знал, что и подумать. - Кто рано встает, тому Бог подает. Вот он мне и подал новую заботу. Джеки заболела. Пришлось везти ее к ветеринару. - Ну что он сказал? - На всякую старуху бывает проруха. Велел завести новую. Что я тут разболтался, корил себя Ицхак. Меня же Эстер ждет. Но до местечковой синагоги снова было полвека. Пани Зофья обернулась и победоносно подняла вверх метлу. Малкин помахал ей рукой. Надо созвать большой хурал, подумал он, и принять ее в наше братство. В братство ненужных евреев, ночных или дневных, не важно каких. Голоса Гутионтова и Гирша Оленева-Померанца - у него в кармане. Под сомнением только грамотей Моше Гершензон. И все-таки большинство будет "за". А с большинством - пусть и ненужных евреев - не считаться нельзя.