Алексей Каплер: Сентиментальная история

А тут почему-то - полная тишина. Потом мне послышались в зале какие-то негромкие гортанные звуки.

Оказалось, я попал в клуб глухонемых.

Ну что ж, глухонемые так глухонемые.

Пока сюжет развивался в пределах фабрики и на экране назревал и разрешался конфликт между героем картины - инженером и коллективом рабочих, все было нормально.

Но когда дошло до любовных сцен...

Ведь глухонемые узнают, "слышат" произносимые слова по губам говорящего.

И вот как только они по губам Васнецова, по его артикуляции поняли, какие именно слова он говорит своей возлюбленной... что тут поднялось в зале! Какой восторг!

Глухонемые вскочили с мест и стали радостно вопить, узнавая знакомые тексты.

А на экране длилась любовная сцена и герой, нежно заглядывая в глаза возлюбленной, продолжал произносить чудовищные гадости.

Такого глухонемые еще не видели ни до, ни после этого вечера.

Через некоторое время в городе стало известно, что актриса Яковлева тяжело, смертельно больна. У нее, как говорилось тогда, открылась скоротечная чахотка. Вероятно, то, что теперь называется миллиарным туберкулезом.

И еще пошел слух, что артист Васнецов отказался от выступлений и все дни проводит в частной лечебнице, где лежит Татьяна Яковлева, ухаживает за ней, прислуживает, как заботливая нянечка.

И это было правдой. Но правдой неполной.

Когда Степан Иванович услышал, что Таня Яковлева тяжело, вероятнее всего, безнадежно больна, он помчался к ней в лечебницу.

Это частное учреждение помещалось на одной из крутых улиц в недавно выстроенном известным врачом двухэтажном, модной по тем временам архитектуры доме, с большими зеркальными окнами и каменными львами у входа.

В отдельной палате, где лежала Таня, было тихо, перед окном задернута белая штора, смягчавшая свет.

В уголке на белом стуле сидела Танина мать.

Васнецов ее не заметил. Он на носках подошел к кровати.

Таня была очень бледной и тяжело дышала. Она почувствовала чье-то присутствие и с трудом, с видимым усилием открыла глаза.

Васнецов сказал:

- Ради бога, Таня, простите меня...

Таня слабо улыбнулась и медленно ответила:

- Что вы, Степан Иванович...

Васнецов взял в свои ладони горячую Танину руку.

- Я знаю, что меня простить невозможно, и все-таки прошу... ради бога... пожалуйста...

Таня теперь смотрела на него очень серьезно, больше не улыбаясь.

- О чем вы говорите...- медлительно сказала она,- я ведь вас люблю. Кажется, всю жизнь любила. Вы всегда были мой бог.

И снова улыбнулась:

- Теперь я ведь могу все говорить...

Васнецов стоял потрясенный. Жалость и нежность к умирающей девушке ударила его в сердце.

И он вдруг увидел себя таким, каким на самом деле был,- ничтожным человеком, никогда не совершившим доброго дела, трепачом, гулякой, дебоширом, честолюбивым глупцом, упивающимся славой... Его опалило стыдом за ничтожные любовные похождения, после которых не запоминалось даже имя женщины, стыдом за погубленных им девчонок - и, главное, за ту одну, черненькую, которая пыталась отравиться...

Но больше всего в это исповедальное мгновение устыдился Васнецов ничтожества самой своей жизни. И как-то совсем он сейчас не думал, вроде бы даже забыл о своем театральном существовании - вроде бы его и не было совсем. Была только бессмысленно прожитая жизнь и эта вот девочка - бесконечно дорогая, единственная на свете, любимая и жалкая до того, что, кажется, сердце сейчас разорвется от боли...

С разрешения доктора - владельца лечебницы - Васнецов поселился в швейцарской - крохотной каморке под лестницей.

Да он там почти и не бывал. Дни и ночи Васнецов проводил у Таниной постели.

Приглашались бесчисленные доктора, вызывались московские и питерские светила, созывались консилиумы.

Надежды не было никакой.

И все-таки Васнецов не хотел ничему верить и продолжал надеяться.

В последние дни Тане действительно стало лучше. Улыбаясь, держа руку Степана Ивановича, она отшучивалась от его просьб выйти за него замуж, обвенчаться.

- Что за анахронизм? Кто теперь это делает? Я просто рассмеюсь, и получится неприличие...

Но Васнецов настаивал, просил.

В воскресенье приехал священник - отец Николай с дьячком. Явились шафера коллеги-актеры, и Таню обвенчали с Васнецовым.

Плакала, выйдя из палаты, Танина мать. Таня ни за что не разрешала Васнецову, а ныне мужу своему, поцеловать себя в губы. Она подставляла щеку, отворачивалась.

Но однажды ему удалось обмануть ее осторожность, и они едва не задохнулись оба в бесконечном, глубоком, единственном в жизни поцелуе.